Время мчится неумолимо, часто оставляя у человека ощущение протекшего сквозь пальцы золотого песка. Время - похоже и на глубокое озеро-омут, в котором бесследно исчезают следы любой жизни, даже, быть может, и значительной, и наполненной всяческими событиями. Что Жизнь перед ним, вечным водоворотом Времени? Капля. Пылинка. Миг.

Остаются от неё, прожитой жизни, лишь неясные полутона, обрывки, кусочки фраз, ветерок воспоминаний. Даже силуэт* (*портрет из черной бумаги, вырезанный ножницами, столь модный когда-то, в девятнадцатом веке) из этих бледных оттенков, из этого едва намеченного эскиза “акварелью лет”, увы, не вырежешь!

Все теряется, исчезает навсегда.

Но иногда время словно замедляет свой бег, останавливается и дарит тебе редкостный подарок.

Чья то жизнь возникает перед тобою на страницах книги, документа, тетради, словно ярко вспыхнувший свет тонкой свечи в полной тьме. И её горение, пусть недолгое, освещает, что-то прежде непонятое, неразгаданное, не узнанное.

Ты вдруг понимаешь, что времени - просто нет. Что эта категория, всех пугающая неумолимой невозвратимостью, - всего лишь - гипноз твоего воображения!

Жизнь, давно забытая равнодушными поколениями, оживает, словно выныривая из глубин ленивой Леты. Выплеснутая прихотливой волною неожиданной удачи узнавания, какое-то время она, Жизнь, неспешно неповоротливо укладывается в воображении и памяти прихотливыми кусочками мозаики.

Сначала мозаичные стеклышки - смальта: годы, факты, нити биографии, слегка перепутываются в голове от лёгкого шока удивления.

В нём, удивлении, есть даже частицы какого-то неверия, но потом узор стеклышек постепенно укладывается в ровные ряды, что-то вспыхивает мгновенно, и тебя словно озаряет:

“Сложилось!” Мозаика завершена. Рисунок окончен.

Из огромного речного потока – Времени теперь выделился крохотный ручеёк – отдельная биография. И пусть ему, тому ручейку, не суждено стать полноводною рекою, но всё же….

Род графов де Монфор столь древен и славен во Франции, что…. благополучно забыт!

Не много найдётся сейчас охотников (и в Европе, и в где-либо ещё) перелистывать пыльные, “красные” и “розовые” книги баронских, герцогских и графских родов, устанавливать даты рождений и смертей, наличие или отсутствие потомков, вчитываться в брачные договоры, хроники вымерших семейств, разгадывать древние геральдические узоры и загадки родовых девизов на щитах.

Не многие знают теперь, почему велась кровавая война между альбигойцами и французами, и не многие понимают, почему понадобились реки крови для того, чтобы сделать мятежный и свободолюбивый Прованс всего лишь частью католической Франции.

Но из средневековых исторических хроник доподлинно известно потомкам, что

25 июня 1218 года французами, приверженцами католической веры, был предпринят штурм Тулузы. Штурм был кровавым, погибли тысячи людей, разделённых предубеждениями веры. Погиб на поле битвы и храбрый рыцарь - полководец католиков, Симон – Амори, граф де Монфор, ведущий за собою фанатичное, преданное ему войско. Альбигойцы под натиском католиков дрогнули и побежали.

Монфор преследовал их до самых стен тулузской крепости. Ведомые им люди уже готовились к триумфу победы, но…

Под самыми стенами упал на графа Симона де Монфора камень и пробил ему голову. Земной путь человека, который своим приказом только в одном Безьене уничтожил шестьдесят тысяч горожан – не католиков - закончился мгновенно.

Когда младший брат монсеньора Симона, Гюи Монфор, бросился к нему на помощь, было поздно. На руки графа Гюи упало лишь бездыханное, могучее тело.

После нелепой смерти Симона де Монфор у знатной фамилии остались братья, сыновья, племянники. Род продолжился. И до поры до времени фортуна роду сему благоволила: титул графов де Монфор был известен при дворах всех королей Франции! Почести и слава не покидали Монфоров, составляя древнему имени достойную сень, как и должно быть, - для продолжения длинной рыцарской хроники.

Богатства Монфоров бессчетно умножались, члены многих фамилий считали честью для себя породниться с отпрысками их храброго рыцарского рода.

Великолепная родовая усадьба Монфоров – Рамбуйе - раскинулась всего лишь в нескольких лье от столицы королевства - Парижа, прекрасный парк с ланями и косулями, искусственными прудами, наполненными дикими гусями и утками, тетеревиными токами и заячьими силками, не раз служил местом пышных королевских охот.

Казалось, так будет вечно…

Но у времени свой, особый, счёт. Его вихрь, в мгновение ока, безжалостно, смёл пышные монархические декорации со сцены истории, обнажив их, жалкий и трагичный одновременно, фасад, разметал по разным концам света остатки честолюбивых аристократических семейств.

Те, кто уцелел, избежал чудом гильотины и соломенного тюфяка в тюрьме Консьержери, старались забыть прошедшее, как страшный сон. Они поспешно становились примерными гражданами-республиканцами, приверженцами и поклонниками первого Консула Республики, генерала Бонапарта, выкидывали титулы и гербы из памяти, как старые шарфы или носовые платки, сломя голову, спешно уезжали в глухую провинцию, надеясь, что там их забудут, и тогда они мирно окончат свой век под сенью разорённых гнезд, ни на что уже не претендуя!

Иным везло, и они начинали карьеру заново, кого-то – забывали, и они угасали тихо, смиренно отмахиваясь от насмешек кичащихся нуворишей: бочаров-виноделов, торговцев мясом или паштетом из гусиной печени!

Как же можно было обижаться и возражать что-либо толстым, самодовольным буржуа, разбогатевшим на продаже провианта интендантам войск всесильного Консула? Упаси Боже, ведь те могли нечаянно стать маркизами и графами или перекупить у своих же бедных титулованных соседей их древние грамоты, гербы и земли всего за горсть золотых монет!

Иные же обладатели титулов, вконец отчаявшись, навсегда покидали пределы родного Отечества, искренне надеясь начать жизнь заново в чужих краях. Уплывали, уезжали. Становились изгоями.

Особенно много оказалось французских беженцев-аристократов почему-то в России.

Быть может, им, несчастным, казалось, что в северных снегах этой огромной причудливой страны монархия также незыблема и тверда, как гранит берегов пышной невской столицы, основанной Петром I, и как слепящая глаза ледяная пелена, сковывающая эту реку при первых ударах ноябрьского мороза? Кто знает?

Граф Эжен – Шарль – Амори де Монфор, получивший образование в аристократическом иезуитском коллеже под Парижем, неплохо рисующий, музицирующий, имеющий весьма твёрдые познания в литературе и грамматике, разбирающийся в исторических хрониках и геральдике предков, вовремя покинул Францию, отказавшись от сана иезуитского священника, к которому его неумолимо готовили строгие наставники. Он уехал морем, через Англию, в далёкую Россию и по рекомендации своего старого знакомого (или учителя-масона?), графа Ксавье де Местра, поступил наставником к детям Сергея Львовича Пушкина, известного московского бонвивана и салонного остроумца, ленивого члена ленивой масонской ложи и усердного дамского угодника.

Рекомендованный аристократ-учитель, снискав благосклонность Сергея Львовича стал домашним воспитателем старшего его сына – Александра, кучерявого, задумчивого мальчика, умеющего внимательно слушать речи и разговоры взрослых.

Эжен – Шарль - Амори де Монфор не пожалел ни о чём, приехав в чужую страну. Он не афишировал своего происхождения, но и не скрывал его. Вёл себя со скромным достоинством. Пользовался симпатией в доме Пушкиных.

Маленький же воспитанник бедного шевалье зачарованно слушал его вечерние рассказы о рыцарских турнирах и битвах, о графе Симоне Лейстерском – основателе британской палаты общин, победителе английского короля Генриха III при Льюисе, убитом в битве при Ивагэме 4 августа 1265 года.

Непритязательная “обыкновенность” облика учителя как- то не вязалась с его пылкими, вдохновенными рассказами, будившими воображение мальчика, умевшего тихо слушать, и не просто запоминать, а - впитывать, как бы “взращивать” в себе.

Малыш впитывал так, что рассказы гувернера не замедлили принести свои плоды. Вкратце напомню о них тем, кто мог забыть.

Пушкин был прозван в Лицее “Французом”, - за великолепное знание языка и литературы страны, в которой он никогда не бывал, но на чьём наречии составлял великолепные стихотворные шарады и письма. Превзойти их блеск было порою невозможно даже и природному французу! Пушкин владел языком домашнего учителя своего так, что и посейчас профессора французской литературы, знакомые с его письмами, написанными на этом языке, настоятельно рекомендуют изучить их стиль и слог современным студентам, для овладения всеми тонкостями лексики и стилистики. ( А. Труайя, “Биография Александра Пушкина”)

Это несомненная заслуга Монфора, который учил воспитанника языку Вольтера и Дидро в форме игр, шарад и загадок.

В частности, Монфор нередко составлял шарады даже из собственного имени и фамилии, но маленький Александр, словно шутя, разгадывал их в несколько минут, уже сам придумывая и составляя всё новые и новые загадки-криптограммы из знакомых букв. Монфор, Де - форж, де Монтадор, де Монталон, де Монтандон. Ребёнок играл, и, играя – впитывал. Шутя - запоминал. А запомнив – творил. Годы спустя. Ведь времени для него – не существовало вовсе! Вот пример-догадка, что возникнет у любого, кто внимательно прочтёт творения и письма Поэта.

Пушкин - блистательный и строгий историк, в 1833 году, отвлёкшись от “Истории Петра” внезапно начал писать драматические “Сцены из рыцарских времён”, оставшиеся, к сожалению, неоконченными. Но внезапность и отвлечённость здесь - кажущаяся.

Толчком для такого замысла, несомненно, послужили воспоминания о давних рассказах Монфора, и то письмо, с которым граф-гувернёр обратился к своему бывшему воспитаннику, знаменитому Поэту России, под именем исследователя крымских земель Монтандона, автора рукописи “Путеводителя путешественника по Крыму” (она вышла в 1834 году, в Одессе, с посвящением графу М. С. Воронцову - автор).

Граф де Монфор расстался со своим питомцем давно, ещё во второй половине 1807 года, но продолжал внимательно следить за его творчеством. В своём путеводителе он обширно использовал стихотворные строфы Александра Пушкина из поэмы “Бахчисарайский фонтан”, и запоздало уведомлял автора об этом, не называясь своим подлинным именем. Он хотел, чтобы Пушкин сам его вспомнил. Или ему было несколько неловко?

Итак, неизвестный, скромный исследователь Тавриды К. Монтандон писал в письме Поэту, посылая ему ещё неизданную, переписанную набело, рукопись путеводителя:

Остались лишь отголоски яркого воспоминания, блеснувшего словно молния: “Сцены из рыцарских времен” и эпизод программы “Автобиографических записок” Поэта, первые главы “Евгения Онегина”…

Судьбе безызвестного гувернера-эмигранта, и этого было с лихвою довольно! Его имя осталось в истории литературы. Навсегда. Сама же жизнь аристократа из известного древнего рода, географа и педагога складывалась отнюдь не блестяще!

В 1816 году граф де Монфор узнал о том, что род его признан вымершим, а фамилия, указом вернувшейся на трон династии французских Бурбонов, навсегда передана брату Бонапарта, герцогу Жерому. Дети столь владетельной особы, Евгений и Матильда, получили титул графа и графини де Монфор, вместе с состоянием и родовыми землями.

Возможно, иезуитский священник Монфор, живший уже к тому времени в колонии переселенцев-немцев “Зульц”, на юге Одессы, на берегу Кучурганского залива, где под его руководством успешно шла постройка большого посёлка колонистов и здания костёла, только усмехнулся слегка, узнав всё это.

Ибо обладал и отменным чувством юмора и остроумием. Он отлично знал, что всё - преходяще в мире, всё – не вечно! Титулы были ему теперь не так уж и нужны. Спорить с кем-либо и добиваться отмены несправедливого эдикта он не стал. Да и был ли смысл?

В 1820 году он вышел из запрещённого императором Александром I иезуитского ордена, окончательно потерял право на сан священника, но остался в России, уже навсегда, взяв в качестве фамилии не раз уже обыгранный им всячески литературный псевдоним: “Монтандон”.

Да, Эжен – Шарль – Амори де Монфор - Монтандон отчаянно пытался начать свою жизнь заново. Отваги ему на это было не занимать, как никак, потомок рыцарей- тамплиеров! Он писал, издавал, преподавал. Купил дом в Алупке. Женился, обзавёлся семьёй. Пускался в различные коммерческие и биржевые афёры. Так, в 1825 году основал в Одессе “компанию для приготовления и отправки в чужие края муки”. Хотя дело это и развивалось слабо, Монфор - Монтандон весьма хорошо зарекомендовал себя, и 1834 году, по протекции наместника края, графа

М. С.Воронцова, оказался в Симферополе, на посту по ведомству Министерства народного просвещения. Точно должность его - неизвестна, увы!

В 1837 году, живший по большей части за границей, меценат, младший представитель рода Демидовых, Анатолий Николаевич Демидов, собрав группу французских учёных, отправился в путешествие в Южную Россию, результатом которого стала книга, которую А. Н. Демидову помогал редактировать и составлять интересный нам Монфор – Монтандон. А. Н. Демидов высоко оценил его труды и называл его “лучшим знатоком юга Крыма того времени”.

Но после успешно изданного “атласа – дневника” Демидова, следы Монфора и его потомков теряются на долгое время.

Проходит почти тридцать лет, прежде чем его внучка, Евгения Монфор появляется в высших кругах петербургского света, в качестве фрейлины императрицы Марии Александровны. Это происходит в 1865 году.

Ветвь, идущая от придворной дамы Евгении Монфор прочно осела в Петербурге. Найдены какие-то следы продолжения рода в справочниках и некрополях. Сын внучки графа-гувернёра, Евгений Орестович Монфор, родился в 1874 году. Стал кадровым военным. В 1904 году окончил Академию Генерального штаба. Служил на разных должностях в Иркутском военном округе.

Перед октябрьскими событиями 1917 – го Евгений Орестович Монфор опять был переведен в Генеральный штаб. После переворота, как и тысячам других офицеров, ему предстояло сделать очень трудный выбор. Выбор нравственный, выбор Чести. Он решился предложить свои услуги Красной Армии, как кадровый офицер. Они были приняты. В списках Генерального штаба РККА полковник Е. О. Монфор значится в должности помощника начальника штаба и помощника главнокомандующего по Сибири. Назначен он был на эту должность 27 июня 1920 года. Дальнейшая судьба его неизвестна. Или, наоборот, известна слишком хорошо!

Разгул террора, арест, расстрел в два - три дня, без суда и следствия.

А, впрочем, что такое для омута Времени чья то Жизнь?

Миг. Песчинка, проскользнувшая меж пальцев. Капля, не утоляющая жажды. Или времени всё же - нет? Не могу сказать определенно. Нет у меня ответа на этот трудный вопрос. И никогда не будет. Я только задумчиво листаю страницы дописанного недавно очерка, и пытаюсь сохранить легкие очертания жизни, что внезапно возымела дерзкую возможность воскреснуть в загадочной череде букв и слов………...