Тихим шелестом степь ковыльная

Провожала в дорогу дальнюю.

Шапка острая, бурка пыльная,

Журавлиная песнь печальная.

Бьюсь до гибели, до последнего,

В ожиданьи чего-то лучшего,

И оставил мне хан в наследие

Имя грозное и могучее.

Запорожская кровь, татарская,

Золотая орда кровавая…

Кровь казачья, а может, ханская

Рода нашего стала славою.

1996 г.

Сжав крылья в кулаки у ядерной воронки,

Забывший навсегда прощения наказ,

Пусть в громовые дни грядущей расчленёнки

Печальный серафим помолится за нас.

Наш шарик голубой, насаженый на вертел,

Сегодня исчерпал у Вечности кредит,

И пишет на стене, как лозунг: “После смерти”

Гноящейся культёй ребёнок-инвалид.

Здесь тени прошлых войн на гусеницах танков,

Работы мужика, ушедшего в запой.

Охотник, дострели изломанных подранков

Не ведающей чувств желанною рукой!

Нам обеспечен крест и гвозди сквозь ладони,

Но, стона не издав, пройдём через толпу.

Так на убой идут породистые кони,

Так провожает их оставшийся табун.

Гремит калейдоскоп, зеркальный провокатор,

Из множества картин я вижу лишь одну:

Железною змеёй вагон-рефрижератор

На запасном пути Ростова-на-Дону.

Вселенная слюной заходится в эфире,

В скафандре кислород затяжкою одной…

Но знайте! Были мы в подлунном этом мире,

Сжигавшие мосты всегда перед собой…

1998 г.

Мы увидимся вновь (не спеши попрощаться навеки!)

В полуночном вагоне, летящем сквозь дождь и пургу.

Это будет, поверь – так весною сливаются реки,

Так дрожит Млечный Путь, отражаясь на чёрном снегу.

Будут стуком колёс убаюканы наши тревоги,

Повстречаются взгляды, забыв о добре и о зле,

На один только миг… а потом разойдутся дороги,

Я уйду, будто сон, растворившись в заснеженной мгле.

1996 г.

Захлопнулось последнее окно,

Мосты горят, сомнения забыты,

И кровь, как веселящее вино,

Скатилось вниз, на каменные плиты.

Глаза горят, как факелы в ночи,

Клубами дым пульсирует в реторте,

Последний литр, испытанный в печи,

Струится по иссушенной аорте.

Удачный выход давних неудач.

На удивленье алчущему сброду

Вооружённый знанием палач

Натужно изнасиловал Природу.

1999 г.

“Пошли, - сказал пастушок Стефан,-

Блажен, кто верует, ибо спасён.

Расступятся море и океан,

В жертву агнец не зря принесён”.

И шли они, пальцы сбивая в кровь,

Дети месили ногами грязь.

Кольцо замыкается вновь и вновь,

С тупой безнадёжностью каждый раз.

Сицилия, Углич, Париж и Москва,

Глазами по карте – и вверх, и вниз…

Возможно, я в чём-то не слишком права,

Простите за детский максимализм.

Возможно, что легче закрыть глаза,

В конце тоннеля не брезжит свет…

Тогда от чего по щеке слеза

Ползёт, оставляя блестящий след?

По всей Земле, через тьму времён,

Тянется шрамом бездонный ров.

Встают, прерывая тяжёлый сон,

Блистая глазницами черепов…

И кажется мне, в этот тяжкий час

На мне, словно камень, лежит вина.

За то, что когда-то убили вас,

Ответ держать буду я одна.

Дети, познавшие этот путь,

Мой голос пусть вашим станет на миг.

Клянусь, я спокойно не дам уснуть

Миру, что плаху для вас воздвиг!

Бегу я, пока хватает сил,

Свою эстафету держа в руке,

Пока над бездной ещё висит

Планета на тоненьком волоске…

1999 г.

Ночь вырвала клинок Луны

Из серых сумеречных ножен,

И ствол морщинистый сосны

На груды пепла стал похожим.

А саженец – на мощный дуб,

Кора – что лагерная роба.

И падал снег, как острый зуб,

На сахарную кость сугроба.

А звёзды рушились в затон,

Грозя желания исполнить…

Клинок – часы иных времён –

Пробил насквозь тугую полночь.

Тогда, в прореху бытия,

За угасающим стилетом

Я вышла. Голова моя

Светилась ровным

лунным

светом…

А море было виноградным.

До бесконечности и – за…

Как мякоть винная прохладным,

Змеисто-гибким, как лоза.

И в кубке, матово-хрустальном,

Луна монетой шла ко дну.

А звёзды рыбьими хвостами,

Плескаясь, пенили волну.

И залпом осушая плошки

Тысячелетних черепков,

В античной затонувшей роще

Бродили тени облаков…

Разводами птичьих крыльев

Завешенный холст пространства

Присыпан тончайшей пылью

Взорванного собора.

Осыпалась. Вот – фундамент

Даёт основанье храму.

Я вижу, как тяжкий камень

Уходит в сырую яму

И стенами прирастает,

Венчается к