Медвежий угол

ХОДИКИ

“Вот те раз!” — удивился Захар и даже почесал затылок. Выходило, что вчера, пока он колол дрова, топил печь, прибирался в избе и ремонтировал валенки, безвозвратно исчез целый кусок его жизни. “Если и дальше так дело пойдет, то и всю жизнь растратить недолго!” — подумал он и стал перебирать в памяти прожитые сорок лет. Получалось, что все они были потрачены на какие-то житейские мелочи и редкие удовольствия, которые Захар позволял себе только на праздники или при редких встречах с Зойкой, вдовой бывшего лесника Фёдора.

“Неужели это и есть жизнь? — удивлялся Захар — Сорок лет — и все попусту? Кто-то уже генералом стал, кто-то в космос слетал, кто-то написал книжку, а я всю жизнь — в одной деревне! Только и было, что в армии служил, да и то в тайге, у черта на куличках охранял ракеты. С поста - в казарму, из казармы - на пост. Одно удовольствие — для начальства дичь пострелять, да в телевизор попялиться”.

Захару вспомнилось, как однажды, охотясь на лося, он переходил по бревну реку и поскользнулся. Вода уже корочкой льда затянулась. Вокруг - ни души. Сапоги хлебнули воды и потянули на дно, как гири. А туг еще и карабин, черт бы его побрал, бросишь — потом не выловишь. Еле выбрался. “А ну, как утоп бы?! - подумал он со страхом. - И жизни конец! А я её так и не видел”.

Вспомнились Захару и другие случаи, но уже в деревне. То на лесоповале дерево рядом легло, то с медведем нос к носу столкнулся. А уж как лесником стал, так и вовсе худо: зверь не тронет — так человек с пулей повенчает.

“Эхма! — тяжело вздохнул Захар. — Вот так завалят — и баста. Жил человек и нету. А что видел-то? Что? Лес, хозяйство, Зойка — вот и вся жизнь!”.

Зойку он знал с детства. Её отец, Емельян, друг погибшего на войне Захарова отца, часто захаживал к ним. Да оно и не мудрено. Зойкина мать умерла при родах. Связывать себя с другой женщиной Емельян не стал: то ли верность хранил, то ли боялся, что мачеха Зойку обидит. Так и жил бобылём, пока Захарова мать не овдовела. Ну а там, как говорится, и Бог велел. Сначала по хозяйству помогал, потом заночевал, хотя его изба в двух минутах ходу от их избы стояла. А если взять во внимание, что обе избы стояли вдали от деревни, особнячком, то можно было считать, что и жили они одной семьёй.

У Захара с Зойкой тоже всё налаживалось. Родители уже поговаривали о свадьбе, как вдруг в лесхоз прислали молодого лесника. Курчавый, глаза голубые, силища такая, что и двум Захарам не справиться. Деревенские парни попробовали, да тут же и поостыли. В дружки записались, да над Захаром посмеивались, дескать, упустил бабу.

Ну а Зойка - что с бабы возьмешь - как увидела красавца лесника, так и вляпалась. Да так вляпалась, что после его смерти еще четыре года никого к себе не подпускала. Уже и отца схоронила, и Захарову мать на погост проводили, а она всё одна.

Да и Захар не приставал, свыкся. Всё уговаривал себя, что без бабы оно и лучше. Никто тебе на мозги не капает, а уж с хозяйством он и сам хорошо управится. Тем более, что хозяйства того - корова Зорька, две свиньи, пес Дунайка, кот Филька да пара десятков глупых кур. Выйдет Захар утром: Дунайка скачет, будто век не виделись. Пока корову подоит, о жизни с ней наговорится, на судьбу пожалуется. Оно и легче. Свиней накормит и - в лес. Мало ли что людям в голову взбредет: то капканов наставят, то на медведя или сохатого соберутся, то срубить доброе дерево вздумают.

К примеру, Сенька Хромой вон чего выдумал! Стояла себе на окраине деревни берёза-красавица, посмотришь - не оторвёшься. А весна придёт — столько соку даст, что вся деревенская ребятня обопьётся, да ещё и останется. Так нет же, решил её Сенька Хромой срубить. Ему, видите ли, в лес ходить за другой несподручно, а эта рядом; руби и тащи на дрова. Вот и повадился. Чуть Захар из дому — Хромой с топором к берёзе. Уже несколько раз отгонял, да только Сенька так и не успокоился. Знает, стервец, что Захар никуда не доложит, вот и норовит срубить. А уж потом и говорить не о чем. Была берёза — нет берёзы, кричи - не кричи, всё так и останется. До того дошло, что вся деревня в болельщиков превратилась. Так и ждут, кто кого одолеет: то ли Захар Сеньку от порчи отучит, то ли Сенька Захара перехитрит и берёзу завалит.

Откуда-то издалека доносилось уханье топора, гремела цепь, мычала Зорька, и визжали свиньи. И всё это где-то: не здесь, не в избе и даже не в их деревне, а на какой-то другой планете, до которой Захару нет никакого дела.

“Пусть рубит, - смирился Захар, - какая мне разница, ведь жизнь всё равно уходит. Умру я, умрёт Хромой, умрёт и деревня. И кому будет дело до этой берёзы — сберег я её или нет. Да и нам-то, не всё ли едино? Это тут мы мельтешим, суетимся и от страха перед смертью корчимся. А там — пустота, тишина и покой, вроде, как и не было нас”.

Неожиданно в голову Захара вкралась другая мысль: “И чего это мы так сильно смерти боимся — скулим, воем, за соломинку хватаемся, будто без нас и мир не такой будет, и что-то очень важное человечество потеряет. А чего оно потеряет, если нас тут и раньше не было?! Совсем не было, пока не родились. Что скулить-то, когда не было. И опять не будет! А может, и то, что были, - тоже неправда! Может, это нам только кажется, а на самом деле нас вовсе и нет?”

Но тут Захар вспомнил о Зойке и почувствовал, как защемило в груди. В том, что Зойка была на самом деле, он усомниться не мог, потому что была она не только в их деревне, но и в его сердце. Она жила в нём еще с раннего детства, ещё с тех пор, когда они шлёпали босыми ногами по горячей от солнца тропинке, ведущей на единственную в их округе речку Ухру.

Речка эта в большей части петляла в лабиринтах тайги и только возле их деревни, выпутавшись из зарослей, словно блестящая сабля, рассекала на две части огромный цветистый луг. Кое-где её исхудавшие в тайге воды заполняли впадины, которые превращались в глубокие озера, - в этих местах речка походила на брюхатую бабу, в глубине кишела самая разная рыба, а весной и осенью на глади озер селились огромные стаи гусей и уток.

Вот сюда и бегали Захар с Зойкой. Наловят рыбы и давай барахтаться. Крик, визг — а вокруг ни души. По краям озера — величавые кедры и сосны, на поверхности воды играют солнечные зайчики. Дунет ветерок с луга — принесёт аромат цветов да сладкий запах скошенного сена. Хорошо! Беззаботно! Как и должно быть в детстве. Да только детство однажды кончается. Закончилось оно и у Захара с Зойкой.

Однажды вышла она из воды, как всегда, веселая и счастливая. Мокрые волосы, как у русалки, стекали по плечам и груди. Сквозь прилипшее к телу ситцевое платье, в котором Зойка купалась, проступали упругие соски, а в нижней части живота был отчетливо виден темный треугольник. И показалось Захару, что Зойка стоит перед ним совершенно голая, и не мог он оторвать взгляда от запретных мест, на которые еще несколько минут назад не обращал никакого внимания. И такие мысли пришли ему в голову, что даже дышать стало трудно, и сердце забилось не только в груди, но и в висках. Да так громко, что голова сотрясалась от каждого его удара. Захар впервые увидел в Зойке женщину.

Взгляды их встретились. Лицо Зойки вспыхнуло. Глаза стали большими и открытыми, доверчивыми и удивлёнными, как будто и она увидела Захара впервые. Они стояли как заговорённые. Но вдруг в глазах Зойки появилось беспокойство, а затем и страх. Она судорожно стала одёргивать платье, отлепляя его от мокрого тела и, прежде всего от пылающей огнем груди. Но платье было очень коротким и тесным. Достаточно было одного неловкого движения, и взгляду Захара становились доступными оголенные бедра и даже часть взволновавшего его сокровенного места. Пытаясь хоть как-то прикрыть наготу, Зойка скрестила внизу руки и беспомощно взглянула на Захара. Он увидел в глазах её слезы. Увидел и виновато отошел в сторону. Они не сказали друг другу ни слова, но Захару казалось, что между ними состоялся очень серьезный, очень важный и откровенный разговор.

На следующий день Зойка не пошла с ним на озеро. Не стала она и в отсутствие его матери заходить к ним в дом. Лишь изредка он ловил на себе её испуганный и в то же время любопытный взгляд. Она разглядывала его исподтишка, как бы сравнивая увиденное с тем, что рисовало ей бесстыдное воображение ночью. Каждый раз её щеки обжигал, вспыхнувший на берегу озера невидимый внутренний огонь. Казалось, что всё решено: чему быть — от того не уйдёшь, чему суждено соединиться — то и станет одним целым.

Но через месяц в деревне появился Фёдор, а с ним появилась и щемящая боль в сердце Захара.

Только спустя четыре года после смерти Фёдора эта боль ушла. Вернее, её исцелила Зойка. И случилось это осенью. Уже стемнело, когда Захар услышал взвизгивающий от радости лай Дунайки. Зойка вошла без стука. Поставила на табуретку большую корзину. Вынула из неё разную снедь и по-хозяйски накрыла на стол. В центре стола водрузила бутыль с закрашенной ягодным соком самодельной водкой.

- Ну-у, - не поднимая глаз на Захара, тихо спросила она, - чего сидишь? Иди...

А потом были слёзы. Захар так и не понял: были это слёзы радости от долгожданного соединения с ним или горькие слёзы прощания с бывшим мужем Фёдором.

Уснули только под утро, а когда он проснулся, Зойки уже не было. Видать, не захотелось ей дополнять словами то, что уже было сказано чувствами.

Так и пошло с тех пор: то она к нему — то он к ней. Выпьют, посидят, потешатся — и каждый к своему хозяйству. Захар всерьёз задумался о женитьбе и даже решился. Но однажды ночью услышал, как Зойка разговаривает во сне с Фёдором. Услышал — и передумал. Да и потребности в этом особенной не было. В деревне их и так давно поженили. Детей у Зойки с Фёдором не было, не получалось и с ним. “Видать, на роду так написано, — с грустью подумал он. — Уйдём оба, и всё этим кончится. Что жили, что нет, — всё едино”.

Захар вновь вспомнил о голосе, который приснился ему на рассвете. С опаской взглянул на ходики и удивился. Они не тикали. Стрелки, словно вздёрнутые усы гусара, показывали начало девятого. “Вот-те на! — удивился он. — День прошёл, а я и не заметил!” Но тут он услышал взвизгивающий, словно жалующийся кому-то голос Дунайки, скрип двери в сенях и торопливые шаги. Затем отворилась дверь в комнату и в проёме появилась Зойка.

- Что случилось, Захар? — запричитала она с самого порога. — Свиньи не кормлены, визжат как резаные! Зорька мычит! Дунай воет! Сенька Хромой, чтоб ему пусто было, березу срубил! Городские с ружьями понаехали и в лес подались. Да разве ж такое при Фёдоре было?! Разве можно так?!

Зойка подошла к нему и прижала его понурую голову к своей мягкой и горячей груди.

На скрещенные возле колен, грубые от тяжелой работы Захаровы руки упала слеза. Он вздрогнул, поднял отяжелевшую голову и удивленно посмотрел на Зойку.

В комнату тихо вползали сумерки. В окно по-прежнему скреблась рябина. За печкой затрещал сверчок. Кот Филька потянулся и, крадучись, пошел на звук.

- Ходики! — не узнавая свой голос, хрипло произнес Захар. — Ходики стали.

- Ходики? — удивленно спросила Зойка и подошла к стене. — Да как же не стать, когда ты не натянул цепочку. Она бережно подтянула груз, и комната наполнилась убаюкивающим тиканьем: тик-так, тик-так.

Неожиданно Захар вспомнил о некормленых животных, о срубленной березе и... о несостоявшейся женитьбе. Вспомнил — и ему стало стыдно. “И приснится же такое! — подумал он об увиденном во сне голосе. — Разве бывает так, чтобы голос увидеть? Чепуха какая-то. Или нет? Ведь был же голос!” Первый раз в жизни Захар с надеждой посмотрел в угол, где когда-то висела икона. Но в комнате уже было темно. Тик-так, тик-так, тик-так — тихо стучали ходики. Т-р-р, т-р-р, т-р-р - передразнивал их сверчок.

Захар почувствовал прижавшееся к нему горячее тело Зойки, чувствовал на себе её тёплый и заботливый взгляд... и ему было хорошо. Ему хотелось верить, что икона на месте и что её никто и никогда не снимал. И вдруг он понял, что голос, который он видел во сне, был чем-то похож на эту икону.

- Захарушка, - смущенно проговорила Зойка, - а у меня к тебе радость!

Она бережно взяла его холодную руку в свои горячие, пахнущие свежим хлебом ладони и осторожно прислонила к животу. У Захара спёрло дыхание и часто забилось сердце. Он ничего не сказал, а лишь вопросительно посмотрел в темноту, откуда исходил на него любящий теплый взгляд.

- У нас будет ребёнок! — смущаясь от счастья и слёз, гордо сказала она.

- Ребёнок?! — удивленно и даже испуганно переспросил он. Ему ещё не верилось, что жизнь возвратилась и что всё, что происходит с ним в данную минуту, происходит реально, а не в воображении.

- Да, Захарушка, да! — осыпая его лицо горячими поцелуями, с жаром подтвердила она. — У нас будет ребёнок!

За печкой по-прежнему трещал сверчок, и хоть она была не топлена, в избе стало тепло и уютно. Мирно тикали ходики. Но они уже отсчитывали не уходящую жизнь Захара, а собирали по секундам ещё не появившуюся на свет восходящую жизнь нового человека: тик-так, тик-так, тик-так...

ФЁДОРОВ КРЕСТ

Захар много раз слышал от долгожителей деревни о существовании в тайге “сатанинских кругов”. Некоторые старики называли их “блудными”, потому что оказавшийся в них даже самый опытный охотник терял всякий свой навык и блудил по тайге, как охмуренный. Причем круги эти, по рассказам старых охотников, возникали в самых неожиданных местах — иной раз даже вблизи деревни. Охотник бродил по кругу и никак не мог выйти из него. Ни лай деревенских собак, ни пальба из ружей спохватившихся односельчан помочь не могли. Если заблудившийся и слышал их, то непременно с другой стороны. Думал, что идет к людям, а оказывалось, что в совершенно противоположную сторону, пока не забирался в самое глухое, гибельное место. Считалось, что из “сатанинского круга” можно было выбраться, только прочитав какую-то особенную молитву. Но молитвы этой никто не знал, потому что передать её другому человеку можно было только перед смертью. Как передашь, так и умрёшь сразу. Умирать же никому не хотелось.

Сказывали, что один парень, попав в такой “сатанинский круг”, не стал понапрасну искать дорогу домой, а вырыл землянку и жил на одном месте. Научился вытирать из дерева огонь, ставить ловушки, вялить мясо, грибы и ягоды, так и жил много лет, пока в сущего зверя не превратился, даже шерстью оброс.

Однажды наткнулись на его жилище геологи. Стали ждать. Да не тут-то было. Почуял он их и ушел в более глухое отдаленное место. Кое-кто сказывал, что видел на снегу следы его босых ног. Да только пойди проверь — и сам в этот круг угодишь. Так и забыли о парне, или звере таежном, это уж как посмотреть.

Захар в эти рассказы верил, но только с похмелья, когда и без людских баек черт знает что привидеться может. И вот те на! Заблудился. Да так странно, что и сам не поверил.

Сельчане это тоже приметили и стали величать его по отчеству: кто Силычем, а кто и Захаром Силычем. И так это хорошо было, что Захар стал в тайгу ходить не как обычно, через окраину, а непременно мимо дворов сельчан, чтобы все видели.

- Как положено! — отвечал он с достоинством и напускной серьезностью. — Нешто лес без догляду быть должен! На то и приставлен.

Но самая приятная перемена произошла с Зойкой. Раньше, бывало, после вечерней дойки усядется она на крылечке и на звезды смотрит. Вроде бы есть она тут, и в то же время ее здесь нет. Зови, не зови — бесполезно. Летает себе в этих звездах, то ли ищет кого, то ли зовет. Слёз нет, а глаза плачут. Смотрит, как пёс Дунайка, когда Захар его в тайгу не берёт. Вроде бы спрашивает: “Чем провинился?”.

Но вот родился сын, назвали его Фёдором, и звезды забылись. Да и сама Зойка какой-то игривой стала, все подшучивает, подтрунивает и без причины хохочет. А когда ночь приходит, так ему в глаза смотрит, что у Захара даже дух спирает. Хочется жить вечно или умереть сразу.

Такую Зойку он никогда не видел, даже во времена их влюблённой молодости. “Вот уж бабы! — думал он, глядя на Зойку. - Вроде бы вся на виду, всё знакомо и привычно, а стоит угодить ей, как расцветает в ней что-то такое, от чего голова у мужика от счастья мутится”.

Жизнь пошла, о какой Захар даже и мечтать не мог. Зойка и за Федоркой присмотрит, и по хозяйству управится, и для него доброе слово найдёт. Четыре года как один пролетели.

Сколько раз он о смерти думал! Сколько раз представлял себе, как это будет. Но даже и в голову не брал, что смерть его может быть такой бесславной и гадкой. Он понимал, что умереть должен каждый человек. Даже смирился с этим и готов был принять это, но по-человечески, по-людски чтобы всё было. К примеру, умирать он должен был непременно дома. Рядом должна сидеть Зойка, стоять уже взрослый сын со своей женой и детьми. Чтобы одного из внуков обязательно звали, как и его, Захаром. Зойка должна говорить добрые слова, мол, обиды на него не держит, муж он был хороший и прочее. А потом чтобы пронесли его гроб через всю деревню и похоронили на пригорке рядом с могилой первого Зойкиного мужа Фёдора. Во-первых, оттуда его крест будет виден всей деревне, а во-вторых, Зойке не надо будет от одной могилки к другой бегать. Здесь и поплачет. А придет её время, тут и сама ляжет. И ко всему этому, отпевать его обязательно должен священник, которого два года назад к ним из города прислали. Как-никак, Захар первым стал помогать этому священнику перестраивать деревенский дом под церковь. И леса не пожалел. И крест самолично из добротного дерева срубил и на церковь воздвигнул. “Теперь каждый может в церковь войти и грехи замолить! — думал он с обидой. — А тогда ведь его, Захара, могли и с работы снять, и в тюрьму за разбазаривание казенного леса посадить. Не побоялся же! — с гордостью думал он. — А теперь вот издохну, как зверь или человек плохой. Ведь только плохие люди должны так бесславно помирать, потому что на их могилу всё равно никто не придёт и плакать не станет!”.

Себя же Захар плохим человеком не считал. Однажды священник уговорил его в грехах покаяться. Так, житейские мелочи разные: обида на Зойку, зависть к Фёдору, Семёна Хромого чуть не прибил за спиленную березу, ну и, конечно, выпивка. Но ведь и она — только по праздникам и изредка в получку. Другие каждый день хлещут — и ничего. А то, что у них с Зойкой произошло, так священник сказал, это не считается, потому что они расписались. Вот, собственно, и все грехи, какие он тогда вспомнил. Потом, правда, вспомнил ещё какие-то мелочи, но это уже после причастия, а значит, и они уже списались. Нет, плохим человеком он себя не считал. “И вот те награда! — с обидой подумал он. — Сдыхай тут, как зверь. Даже и поговорить напоследок не с кем!”.

Костёр сначала дымил, да так, что Захару пришлось на время выбраться из шалаша, но потом взялся и затрещал. В шалаше стало тепло и уютно, только снаружи он напоминал парную. Это испарялась вода с намокших за ночь еловых веток.

Захар разложил продукты и собрался есть, но, взяв в руки краюху хлеба, задумался. Он всегда относился к хлебу с особым почтением, а в этот раз ему показалось, что от хлеба исходит еще и тепло Зойкиных рук. Припомнилось, как Зойка, закатав рукава, месит тесто, как ставит хлеб в печь и достает из неё румяные булки. Вся изба наполняется таким божественным запахом, таким уютом и теплом, какого больше нигде не бывает. Зойка веселеет, щеки румянятся, глаза её становятся добрыми и светлыми. Она смотрит на хлеб с таким умиротворением, с такой любовью, как может смотреть только на их сынишку Федорку. Даже на Захара в их самые счастливые минуты она смотрит как-то не так.

Захару вдруг очень захотелось увидеть Зойкины глаза. Так захотелось, аж защемило сердце. “Наверно, переживает! - подумал он с тревогой. — Еще бы, обещал на третий день вернуться, а уж пошел пятый”. Оно бы и ничего, ведь у них в деревне такое часто бывало. Пойдут мужики на лося, пообещают на второй день воротиться, а появятся дня через три. Лось нынче умный пошел. Как в деревне мяса навалом, так он чуть ли не во двор лезет. А как мясо кончается и заготавливать надо, так и днём с огнём этого лося не сыщешь. Уйдёт черт знает куда. Конечно же, мужики его найдут и завалят, но мясо потом еще пару дней в деревню переносят — в каждый дом по куску. Так уж было еще дедами заведено: не каждый сам по себе, а соберётся бригада и на всю деревню запасает. Так же поступали и с заготовкой рыбы. Пойдут несколько мужиков на неделю, а то и на две, и рыбачат. Из сети рыбу вываливают прямо в бочки с рассолом. Другие мужики эти бочки на тракторе в деревню возят, пока сельчане не скажут “хватит”. И всё бы ничего. Да только Зойка знала, что он пошёл не за мясом и не за рыбой, а на обыкновенный обход. Тем более что и её первый муж вот так же на обходе погиб. Пошел на сутки, а принесли мертвого через две недели. “Нет, не годится тут греться! — с беспокойством подумал Захар. — Надо скорее домой добираться, иначе Зойка совсем изведётся!” Загасил костёр. Раскидал для верности шалаш и отправился искать дорогу в деревню.

Бродил долго, ощупывал почти каждое дерево, делал зарубки, но к вечеру опять вышел к тому же месту, где ночевал. Та же сваленная сосна, разбросанный шалаш, чёрные, промокшие угли от костра. Ещё несколько часов тому назад ему казалось, что он нашёл дорогу в деревню, что она совсем близко. Он даже пальнул пару раз из ружья для верности. Но никто не ответил, хотя каждый таёжник знал, что в такую погоду в тайге зря стрелять никто не будет. Не ответили, а значит, и деревни там не было. Показалось только.

Пришлось вновь собирать шалаш. Но в этот раз Захар его сделал добротно, даже еловыми ветками устелил. Подсобирал дровишек, надрал коры. Всё с запасом, на случай если и завтра дорогу не найдёт.

Как день прошёл, Захар не заметил. Проснулся, когда ужё было темно. Голова раскалывалась. Казалось, что кто-то поместил её в тиски и сжимает. В висках отдавался каждый удар пульса. Сознание затуманивалось. Ноги то и дело схватывала судорога. Захар катался с боку на бок, сворачивался в клубок, укрывал себя еловыми ветками, но озноб не унимался. Только под утро его тело погрузилось в жар. Захар обмяк и потерял сознание. Подкравшийся к шалашу любопытный лось долго слушал его прерывистое дыхание, а потом и бред. Сначала Захар звал в бреду Зойку, потом молился и о чем-то беседовал с сыном. Ему снилось, что он угодил в топку котла. Раскалённые угли обжигали ему грудь, лицо, беспощадно жгли спину.

Проснулся он от жара, но глаза открывать не стал. “Зачем? - думал он, - ведь всё равно встать я уже не смогу.” В горле пересохло. Очень хотелось пить. Захар знал, что вода рядом, стоит только выползти из шалаша и окунуть лицо в холодную лужу, которых образовалось вокруг шалаша великое множество. Земля уже не принимала воду, и она скапливалась в каждой впадинке. “Зачем, - думал Захар, - зачем тратить последние силы, когда выхода из “сатанинского круга” всё равно нет? Запасов еды тоже нет. Зачем зря мучиться? Уж лучше смириться и спокойно дождаться конца”. Единственное, чего ему очень хотелось, и за что он отдал бы последние силы, так это за короткое свидание с Зойкой и сыном. Пусть даже мимолетное, хоть бы взглянуть разок, и ничего более. Ему так этого хотелось, что в какое-то время показалось, что Зойка сидит рядом и смотрит на него, умирающего.

Он разомкнул тяжелые веки, но увидел над собой только зеленые еловые ветки. На иголках, словно алмазные шарики, висели просочившиеся сквозь укрытие крупные капли воды. Некоторые из них срывались и, как ему казалось, медленно летели вниз. Бульк! Бульк! Бульк! — падали они в образовавшуюся внутри шалаша лужу. Но сознание Захара уже не воспринимало реальную действительность, булькающие капельки отзывались в нем ударами колокола: Бам! Бам! Бам! Захар понял, что смерть его находится уже совсем близко. Именно она возвещает о себе этим монотонным колокольным звоном - Бам! Бам! Бам! Ему вновь захотелось закрыть глаза, но из тайги послышалось чавканье. Так чавкают ноги идущего по болоту человека. “Наверное, сохатый забрёл”, — подумал Захар и почувствовал облегчение. Умирать в одиночестве было очень неприятно и даже обидно, а тут хоть какая-то живая тварь, тем более что лось зверь безобидный. Захар напряг последние силы и пополз к выходу из шалаша. “Хоть бы не спугнуть! — подумал он с беспокойством. — Хоть бы ещё разок на живую тварь посмотреть. Пусть хоть её живые глаза проводят меня в последний путь!”

Выбравшись из шалаша и попав под ледяные струйки дождя, он почувствовал облегчение и далее прилив сил. “Эх, кабы знать дорогу домой! — подумал он с огорчением. — Я бы еще дошел! Но где она, эта дорога?! Где?”.

Сохатого нигде не было. Захар дополз до сосны и, упершись в неё спиной, сел. Дождь прекратился, но марево было таким густым, что более напоминало туман. Неожиданно прямо перед Захаром вспыхнул яркий, ослепляющий свет. Это был первый, за многие дни прорвавшийся сквозь обложные тучи солнечный луч. Он, как луч прожектора, пробежал по стволам деревьев и остановился у ног Захара. Ещё чуть- чуть и ослепил бы глаза. Захар улыбнулся. Уж что-что, а солнце увидеть он уже и не мечтал.

Луч так же неожиданно, как и появился, погас. Но свет остался. Неяркий, едва пробивающийся сквозь густой туман, и всё же свет. Неожиданно в том месте, откуда он исходил, появился контур человека. Казалось, что человек стоит между источником света и сосной, у которой сидел Захар, а на туманном облаке отражается только его тень. Она двигалась.

По спине Захара пробежали мурашки.

- Эй! Кто ты?! — робко спросил он. Но тень не ответила и не приблизилась. — Кто ты? — настойчиво повторил Захар.

- Лесничий? — обреченно спросил Захар. У него уже не было сил пугаться, хоть он и догадался, кто перед ним. — Тебя же убили! Ты помер!

- Убили, — согласилась тень. — Но убийца еще не наказан. Оттого я и здесь.

Это была правда. Захар вспомнил, как в деревню приезжал следователь, как опрашивал сельчан и нашедших труп Фёдора геологов. Они водили следователя на место, где был убит Фёдор, но этим всё и закончилось. Поговаривали, что браконьеры были заезжие, но описать их никто не мог. Так, видели сельчане троих с ружьями и рюкзаками, а кто такие, не знали, потому что видели издалека.

- Ко мне-то зачем пришел? — устало спросил Захар.

- Выручать пришел, - ответила тень. — Зачем же ещё?

Захар пристально посмотрел на тень. Она не исчезала, но и не приближалась. Лишь изредка проплывающее мимо облако тумана скрывало её, но потом она опять появлялась. Это было похоже на видение, тем более что у Захара раскалывалась от боли голова и мутилось сознание.

- Чего молчишь? — добродушно спросила тень.

- Молчу, потому что не знаю, кто ты.

- Я же сказал, Фёдор я, лесничий! — обиделась тень.

- Ну да, лесничий! — еле выдавив из себя горькую усмешку, сказал Захар. Кого же мы с Зойкой хоронили? К кому каждую неделю на кладбище ходим? За чьей могилкой ухаживаем, если ты Фёдор?

- Все так, — согласилась тень. — Поэтому и пришел за тобой.

- За мной?! — испугался Захар. Он не раз слышал разные байки о том, как покойники приходят к живым, чтобы увести их с собой на тот свет. — К себе заберёшь, или как?! - спросил он с вызовом.

- Домой поведу, - спокойно ответила тень, - Зойка просит.

Захар закрыл глаза. “Галлюцинация!” — подумал он обречённо. Он знал, что при горячке такое бывает, и всё же ему было обидно. Уж больно жестокой была эта галлюцинация, потому что давала надежду на спасение, которое уже невозможно.

Захару вновь захотелось увидеть Зойку. Прижать её теплую, пахнущую хлебом ладошку к щеке. Попросить напоследок прощения, а уж потом будь что будет. В тайге - так в тайге, что тут поделаешь. “Вон Фёдора тоже в тайге застрелили, а люди и по сей день добрым словом вспоминают. Чем же я хуже его?” - мысленно успокаивал себя Захар.

- Встань! — неожиданно близко раздался знакомый Захару голос. — Встань и иди!

Захар открыл глаза и даже вскрикнул. Прямо перед ним стоял живой Фёдор. Те же темные волосы, голубые глаза, та же богатырская фигура. Захар даже разглядел линии и мозоли на ладони протянутой к нему руки.

- Но ты же помер! - испуганно воскликнул Захар. - Помер! Тебя убили!

- Для вас убили, - угрюмо ответил Фёдор. — А здесь я живой.

- Куда же ты меня поведёшь? - обреченно спросил Захар. — В свой или наш мир?

- Встань и иди! — настойчиво повторил Фёдор.

- В могилу, что ли?

- Домой, — спокойно ответил Фёдор.

- Какой уж там дом! — упавшим голосом проговорил Захар. - Сколько дней кружу и все без толку. Уже мертвецы мерещатся, а ты “домой”.

- Это я, что ль, мертвец? — удивился Фёдор.

- А кто же ты ещё? Небось, за душой моей пожаловал?! Так бери! Чё стоишь?! Я же ничего не сделаю! Хана мне! Хана!

- Пошли, выведу! - настаивал на своем Фёдор. - Зойка ждёт!

- Зойка? - удивился Захар. - Так ты уже и у неё побывал?

- Пошли! — настойчиво повторил Фёдор. — Я выведу! — И вновь протянул Захару мозолистую руку.

Захар руку не принял, и даже отвернулся. “Вот оно, как бывает! — подумал он со страхом. — Протяни ему руку — и всё! И нет тебя больше! Сгинешь тут в тайге, никто и не узнает! Звери косточки растянут. Что был ты, что не был — всё едино, ни похорон тебе, ни могилки!..” В душе Захара вновь зашевелилась старая обида на Фёдора. “Сначала Зойку увёл, - подумал он с укором. — Потом погиб геройски. Вон и могилку ему на самом видном месте определили! А я, как собака бездомная — без славы, без почести!”. И так Захару от этой мысли обидно стало и сиротливо, что он даже всхлипнул.

- Ну что разнюнился?! - пристыдил Фёдор. - Бери руку и пошли. Зойка ждёт!

- Боязно мне! — признался Захар. - Тебе-то что?! Ты уже там! А мне ещё Зойку и сынишку увидеть хочется!

- Федорку, что ли? — с уважением спросил лесничий.

- Да уж его, кого же ещё? Один он у нас. В честь тебя и назвали! — с укором ответил Захар. - А ты тут по мою душу пришел!

- Не по твою, - угрюмо ответил Фёдор. - Встань! И иди домой, а не то и впрямь околеешь!

Захар вновь посмотрел на него. Ничего странного не было. Даже напротив. Лицо Фёдора, как и при жизни, светилось добродушной улыбкой. В глазах было живое сочувствие. И кабы Захар точно не знал, что Фёдор помер, то и не поверил бы. Стоял перед ним высокий человек в резиновых сапогах и в связанном Зойкой свитере. Поверх свитера была накинута брезентовая куртка с капюшоном. В общем, всё то же, в чём Федора нашли геологи. Единственное, что удивляло, так это то, что в его свитере не было прожжённой пулей дыры. Казалось, будто и не стрелял в него никто.

- Пошли! — настойчиво повторил Фёдор. — Зойка ждёт!

“Ну что ж, - подумал Захар, - чему быть, тому быть!” Перекрестился и протянул ему руку. В тот же миг он почувствовал, как невиданная сила подбросила его и поставила на ноги.

Очнулся он на краю деревни, метрах в ста от забора своего дома. Открыл глаза и увидел бегущего к нему, сорвавшегося с цепи Дунайку. За ним бежала Зойка. Лицо и руки Захара были испачканы запекшейся кровью, одежда изодрана. Рядом валялось ружье.

Пришел в себя он только через неделю. Зойка рассказала, что жители деревни трижды ходили в тайгу на его поиски, но отыскать так и не смогли. Она же каждый день ходила в церковь и молила Бога. А в последнюю перед его возвращением ночь ей приснился Фёдор, который сказал, что приведёт Захара домой. Ещё он сказал, что не уйдёт из тайги, пока не накажет убийцу. Он даже назвал его имя. Но Зойке оно было не знакомо, и она не запомнила.

Захар молча слушал Зойку, прижимал её теплую ладошку к щеке и тихо плакал. Он даже не стал прогонять забравшегося к нему под одеяло кота Фильку. Лишь изредка поглядывал на икону и тикающие на стене ходики. О встрече с Фёдором он говорить не решился, но все время думал об этом. Пытался вспомнить, как добирался домой, но так и не смог. Этот отрезок времени выпал из его памяти, как выпадает из неё время, которое человек живет ещё до своего рождения.

- Захарушка! — ласково приговаривала Зойка, - ты меня больше так не пугай!

В сенях то и дело хлопала дверь. Это маленький Федорка занимался хозяйством: носил корове пойло, варево свиньям, зерно курам. Изредка в сени прорывался Дунайка. Он гремел оборванной цепью, остаток которой все ещё болтался на его ошейнике, громко лаял и от радости взвизгивал.

Через пару недель Захар окончательно поправился. Встал на зорьке, взял свечку, бутылку водки, закуску и пошел на кладбище.

Люди рассказывали, что он просидел у могилки Фёдора до позднего вечера. Жёг свечу, пил и разговаривал с Фёдором, как будто тот его слышал.

Первое время Захар ходил в тайгу с опаской, примечал каждое дерево, каждую тропку, кое-где даже делал зарубки. Но постепенно житейские мелочи вытеснили из памяти пережитый страх. Тем более что он постоянно брал с собой в тайгу Дунайку. Уж кто-кто, а собака в любую погоду к дому выведет.

Прошло более пяти месяцев с той памятной встречи в тайге. Уже и снег стаял, и почки на деревьях полопались. Новая травка повылезла, куда ни глянь — всюду цветение и радость. Одним словом — весна.

Пошел Захар в тайгу с обычным обходом. Рядом Дунайка бежит. Сквозь кроны деревьев солнышко пробивается. Щебечут птицы. И так хорошо Захару стало, что он совсем бдительность потерял. Идет себе, радуется. И тут что-то с Дунайкой случилось. Хвост поджал, скулит и всё к ноге жмется. Такое с ним и раньше бывало, но только при встрече с крупным зверем.

Захар насторожился, стал прислушиваться. На всякий случай даже курки ружья взвёл. Как-никак у зверей потомство появилось, непрошеным гостям не рады. Но, как ни прислушивался и ни приглядывался Захар, зверя не обнаружил. Единственное, что привлекло его внимание, так это старые зарубки на деревьях. “И кто бы их мог сделать? — подумал он. — Может, капканов наставили да, чтобы не потерять, пометили?”.

Пошел Захар по зарубкам. А Дунайка еще пуще взвизгивает и к ноге жмётся, будто и впрямь какая-то опасность рядом. Захару не по себе стало. Пожурил Дунайку, но от затеи не отказался. Идёт по зарубкам, да по сторонам озирается, ружьё наготове держит. Шёл долго, но никакого зверя не встретил. Впереди показался просвет: то ли вырубка, то ли полянка. Вышел на полянку и остановился, как вкопанный. Прямо перед ним поваленная сосна, а рядом с ней шалаш. Именно тот шалаш, в котором он помирать собрался. Страх холодной волной прокатился по телу. Вспомнился ему “сатанинский круг”, топь и злосчастная куропатка, которая как бы нарочно его в эту топь заманила. Вспомнилось всё и, конечно же, встреча с Фёдором. А тут ещё и солнце исчезло. По поляне туман пошел, не так чтобы густой очень, но все же видимость ухудшилась, вроде как в молоке оказался.

Сел Захар у знакомой сосны, закурил и думает. С одной стороны — Дунайка рядом, да и до деревни рукой подать. С другой - “сатанинский круг”, а ну как не выпустит! В памяти ещё свежо воспоминание. Сидит он, курит. На душе муторно. А тут еще Дунайка, чтоб его, так громко залаял, что Захар аж вздрогнул от неожиданности и невольно посмотрел в ту сторону, откуда в прошлый раз Фёдор появился. Посмотрел и оцепенел. Фёдор был на месте, вернее, не Фёдор, а его тень, такая же, как и в прошлый раз.

- Пришёл? - спросил голос, похожий на эхо.

- Пришёл, - обреченно ответил Захар.

- Я тебя ждал.

- Зачем?! — удивился Захар.

- Затем, чтобы наказ тебе дать, — ответила тень.

- Наказ?! — дрогнувшим голосом переспросил Захар. — Какой ещё наказ?

- Да, наказ, - спокойно ответил Федор, - чтоб в тайгу не ходил, пока о чужаках не услышишь. А как услышишь, собери людей и приведи сюда.

- Нет, - заупрямился Захар, - так не могу. У меня обход, работа, за тайгой приглядывать надо.

- Я пригляжу, — успокоил Фёдор. И строго добавил. — Сюда не ходи целый месяц, иначе убьют!

- Убьют? — удивился Захар и вдруг вспомнил рассказы охотников про человека-зверя, чьи следы видели на снегу геологи.

- Этот не тронет, - словно прочитав его мысли, ответил Фёдор. — Он от себя убегает. Опасней те, кто придут за золотом. Их не вспугни! Когда услышишь о них, отсчитай пять дней, потом приходи. Понял?!

- Понял, - ответил Захар. — Но как же работа?

- Делай, как сказано, иначе погибнешь! — строго приказал Фёдор.

- Хорошо, — согласился Захар. - Буду сидеть дома. А те, что придут за золотом, будут спокойно грабить, так?

- С теми я сам разберусь, — спокойно ответил Фёдор. — Потому и прошу: не спугни. А сейчас сруби крест и поставь его в центре поляны!

- Крест?! — удивился Захар. — Я же на могиле твоей поставил! Зачем же ещё один?

- Руби! - настойчиво повторил Фёдор, - придет время,

узнаешь!

Сильный порыв ветра ударил Захару в лицо. Дунайка жалобно взвизгнул и бросился прочь. Но в это же время стал растворяться туман, и на поляну проглянуло солнце. Неожиданно радостно защебетали птицы, и послышалось веселое журчание ручья. Природа словно проснулась от угрюмого сна.

Захар посмотрел на то место, где был Фёдор, но тот исчез. Захар сбросил на землю рюкзак и ружьё, взял топор и пошёл рубить крест. Когда крест был готов, установил его в центре поляны и сел у знакомой сосны. В глубине тайги послышался лай, а потом появился и Дунайка. Он виновато вилял хвостом и лизал руку.

- Где тебя черти носят? — ласково пожурил Захар.

Так почти месяц и отговаривался. А сам весточку ждёт о людях заезжих. Всё, как ему Федор наказал.

Зойка не на шутку злиться стала. А тут ещё и её подруга Фроська с дурной вестью пришла. Её муж и другие мужики на заготовку рыбы ездили и встретили в тайге трех чужаков. Те от встречи увильнули, сразу вглубь тайги ушли. Ружья у них дорогие, дальнобойные, а у одного даже карабин. Все одеты в специальные, защитного цвета костюмы. А вблизи дороги, которая в город ведёт, спрятаны у них палатка и вездеход. Охраняет всё это четвертый, скорее всего шофёр вездехода, потому что все время с мотором возится. А еще Фроськин муж сказал, что слышал в тайге выстрелы.

На третий день выстрелы слышала уже вся деревня. Мужики заволновались и даже к Зойке пришли: “Чего, - говорят, - твой дома сидит? Там пришлые молодняк отстреливают, а он прохлаждается!”

На четвертый день в тайге такая пальба началась, просто бой какой-то, а не охота.

Зойка целый день не разговаривала, но к вечеру не выдержала: “Захарушка! — говорит и жалостливо в глаза смотрит, - что случилось? Заболел ты, что ли? В тайге без перерыва палят, беда там, а ты не идешь! Мужики готовы на выручку пойти, твоего слова ждут! Там хоть и пришлые, а всё же люди! Выручать надо!”.

Вот тут-то Захар и не выдержал. Выпалил ей всё, что случилось полгода назад. Рассказал и о последней встрече с Фёдором.

Сначала Зойка молчала и внимательно поглядывала на Захара, не спятил ли часом? А потом зажгла свечу и поставила возле иконы. А на следующее утро пошла в деревню и привела мужиков. Что она им говорила, Захар не спрашивал, но вид у мужиков был озабоченный. Только Фроськин муж Степан, от которого разило вчерашним перегаром, сделал философское заключение: “Это значит, что если мы в тайге труп найдем, то он и есть убийца Фёдора.” Захар не ответил. Взял ружье, патронташ и повел мужиков к известному только ему месту. Мужики шли настороженно, озирались по сторонам. На некоторых лицах был виден суеверный страх. Кто-то украдкой крестился и шептал молитву. Другие при каждом подозрительном шорохе вскидывали ружья и матерно ругались. Рядом с Захаром шёл молодой священник отец Александр. Ружья у него не было. Он сжимал в руке висящий на груди большой крест и приговаривал: “Так бывает. Пока душа человека не успокоится, Бог её может и ни принять. А как успокоился, так и людям покой будет, и ей хорошо. Нынче ведь за сотворенный грех не семь поколений отвечать будут, как сказано в Писании, а тот, кто грех сотворил. В мире ускорение пошло. Что раньше за сто лет случалось, теперь за один день произойти может! Второе тысячелетие заканчивается! Грядет пришествие…”

К шалашу пришли скоро. Захар даже на зарубки не смотрел. Ноги сами вели. Пришли и ахнули. Прямо у креста, который Захар поставил, лежал мёртвый человек с широко открытыми от испуга глазами. Рядом валялись карабин и кожаная походная сумка, В сумке была подробная карта местности, бинокль и несколько золотых самородков. В кустах за шалашом с таким же застывшим ужасом на лице лежал ещё один человек в камуфляжной армейской форме, возле него валялись стреляные гильзы, двустволка с вертикальными столами и охотничий нож. Третьего нашли возле топи, лицо и одежда были в грязи. В груди торчал охотничий нож. Видимо, он сам наткнулся на него, потому что рука всё еще сжимала рукоятку.

Что произошло в том страшном месте, никто так и не узнал. Но через неделю участковый милиционер сообщил, что пуля, убившая Федора, была выпущена из карабина, принадлежащего человеку, лежавшему возле креста.

С тех пор это место так и прозвали “Федоров крест”. Позже геологи нашли неподалеку и золотоносное место. Сказывали, что Федора убили именно там, а потом, чтобы не навести геологов на золото, перенесли и схоронили возле поляны.

Деревенские мужики старались обходить это место стороной. А если по неосторожности оказывались там, то усердно крестились и говорили Федору всякие хорошие слова. Мало ли что может учинить покойник! Вдруг он тут рядом бродит. Поди разбери, как люди после смерти живут — туда уходят все, а оттуда не возвращаются.

Еще через год геологи опять наткнулись на следы одичавшего и тайге мужика, только в этот раз они заявили, что обнаружили следы снежного человека. И пошла карусель. Понаехали журналисты и учёные. Целый месяц тайгу зря топтали, да гипотезы строили. Местные только ухмылялись: “Ну какой им снежный человек?! Мужик от сварливой бабы в тайгу утек или, грешным делом, в “сатанинский круг” угодил. Тайга - дело темноё, поди разбери, какие там силы бродят.”

ВО ИМЯ ОТЦА И СЫНА...

Стрелять дичь Захар не любил, разве что по необходимости - когда Зойка деликатно намекала на то, что в доме закончилось мясо.

Но Захар не услышал. Он с наслаждением перекладывал горячую картошку из чугунка в тарелку, обильно поливая ее жиром и жареным луком с салом и, казалось, что-то мурлыкал себе под нос. Уж что-что, а поесть он любил.

- Я говорю, - не смутившись, продолжала Зойка, - нынче встретила Фроську. Так ее муженек, Степан, сказывал, что в тайге слишком много зайца развелось. Как бы беды не вышло? - она вопросительно посмотрела на мужа, но Захар был всецело занят картошкой. - Я говорю, как бы беды не вышло! - повысив голос, повторила Зойка. - Помню, ещё при Фёдоре, зайца много развелось. Ну а где зайцы, там и волки. Со всей окрути к нам повадились, и зайца не стало. Даже выводки все изничтожили. Три года ни одного зайца не было. Нешто опять так будет? - Зойка вновь вопросительно посмотрела на Захара.

- Да помню я это, - неохотно ответил он, не переставая жевать.

- Он помнит! - неожиданно вспыхнула Зойка. - А толку с того! Делать что-то надо, а не помнить!

Захар перестал жевать и лукаво посмотрел на жену. - Мясо что ли закончилось? Так ты так и скажи. А то “волки да волки”.

- Закончилось, - добродушно улыбнувшись, ответила она. - Три дня, как закончилось. И Фроська просила, ведь ейный “добытчик” от ларька не отходит, да по самогонам шляется. Деток на одной картохе не поднимешь. Опять же, баба Нюра спрашивала. У неё мужиков и вовсе нет, сам понимаешь.

- Да все хорошо! - успокоила Зойка, - только мясо у неё тоже закончилось. Последний раз ты аж когда приносил ей!

Захар наморщил лоб. И вправду выходило так, что последний раз он приносил ей мясо очень давно, когда внучке её Галине восемнадцать лет отмечал. А было это месяца три назад.

- Н-да протянул он задумчиво, - замотался я. Все начисто из головы вылетело.

К бабе Нюре он относился с особым уважением и заботой. Её покойный муж - дед Данила когда-то вытащил Захара из проруби. Семь лет тогда ему было. Решил рыбки надергать, да сам в прорубь и угодил. Не услышь тогда его крики дед Данила, пришлось бы не бабе Нюре черный платок носить, а его, Захаровой, матери. Данила тогда крепко простыл, да так и не поправился. А спустя время и отец Галины, Данилов сын, в Афганистане погиб. Жена его, мать Галины, и так не ждала, всё по танцулькам, да с заезжими лесоповальщиками крутила, а после похоронки и вовсе распоясалась. Закрутила с женатым бухгалтером из леспромхоза, да с ним же и исчезла вовсе. Люди говорят, что они на Дальний Восток подались, а там кто его знает. Главное, что о Гальке своей так и не вспомнила. Скинула бабке, и поминай как звали: ни денег на дочку, ни весточки - ничего.

У Захара баба Нюра и её внучка на особом учете были: то дом поправит, то дичью или рыбкой побалует, а то и мешок муки и крупы всякой из города привезет. Скажет ей, что по закону положено, как одинокой с сиротой на руках, мол, в собесе дали, а он тут ни при чем, привез и всё. Так и хитрил, пока молодой священник, отец Александр, ему глаза не раскрыл.

- Ты не ври, Захар Силыч, и не стесняйся, - сказал он как-то при встрече. - Она давно всё знает и молится за тебя, как за родного сына.

С тех пор Захар не врал, но помогать стал ещё больше.

- Что же ты раньше молчала?! - недовольно спросил он Зойку.

- Да говорила я как-то, Захарушка. Только ты не услышал, занят был.

- Занят-занят! - с досадой пробурчал он, - что ж им голодать, коли я был занят?!

От досады у Захара даже пропал аппетит, и он в сердцах отодвинул тарелку.

- Да ты не беспокойся, Захарушка! - Зойка подошла к нему сзади и, запустив пальцы в нечесаную шевелюру, прижала его голову к себе. Я еще три дня назад наши припасы бабе Нюре снесла. А Федорка им рыбки наловил.

- Федорка? - потеплевшим голосом переспросил Захар, но тут же с гордостью сам и ответил. - Молодец, Федорка, весь в отца пошел!

- В кого ж ему быть, - ласково согласилась Зойка, - наш он!

- Готовь сумку! - застеснявшись своей чувствительности, нарочито строго сказал он и вновь придвинул к себе тарелку. - Завтра в тайгу пойду.

- Так ведь давно готова, - лукаво улыбнувшись, ответила Зойка. - Пирожков с капустой положила, сало, луковиц, табачку в кисет досыпала...

Захар бросил на землю рюкзак, прислонил к ближайшему кусту ружьё и, облюбовав широкий пенёк, собрался перекусить. Но тишину тайги вновь прорезал отчаянный крик. Он словно вырвался из какой-то темницы и опять смолк.

- Да что за чертовщина! - сердясь на себя, пробурчал Захар. Он вновь не определил, откуда раздался крик. Волнение нарастало. Хотелось тотчас схватить ружьё и бежать на помощь. Но куда? Он пристальным взглядом оглядел верхушки деревьев. “Может, птицу вспугнут, или ещё как-то обнаружат себя”, - подумал он. Но тайга хранила покой. Лишь спустя час его слух уловил что-то похожее на человеческую речь, и даже смех. Он забрался на пень и пристально вгляделся в широкий коридор просеки. На расстоянии выстрела показались две нагруженные пузатыми рюкзаками фигуры в камуфляжной форме.

- Э-й! - что есть силы закричал Захар.

Люди остановились и вскинули наизготовку карабины.

- Кто такие?! Стоять на месте! - как можно строже приказал он. В ответ прогремел выстрел. Захар вздрогнул, втянул голову в плечи и даже присел. Но тут же опомнился, взвел курки своей двустволки и решительно пошел на стрелявших. Иначе он и не мог, потому что был тут хозяин.

Непрошеные гости сделали еще пару неприцельных выстрелов и, как трусливые зайцы, нырнули в заросли.

Захар понимал, что браконьеры не хуже его знают тайгу, да и след могут запутать мастерски. К тому же, на ближайшей лесной дороге их, как обычно, ожидает вездеход, а то и иностранный джип. Пока следы распутаешь, они уже километров за десять уйдут. Поди догони.

Подойдя к месту, откуда в него стреляли, Захар увидел на сырой земле глубокие отпечатки протекторов ботинок. Такие, напоминающие лабиринт, отпечатки он видел в тайге часто. Порой даже завидовал обладателям такой практичной и удобной обуви. В его деревне похожие ботинки были только у мужа заведующей магазином Клавки. Правда, их протектор был похож на елочку, а здесь - самый настоящий лабиринт. Однажды Захар попросил Клавку привезти и ему из города такие же, но когда узнал их цену, решил, что отечественные кирзовые сапоги в его деле намного надежней.

Прочитав следы, он убедился, что браконьеров было только двое, в тайгу они шли по той же тропинке, по которой и возвращались. И всё же, он отчетливо слышал именно женский крик. Из этого выходило, что её они встретили уже в тайге. Эта догадка вызвала особую тревогу. “Убить, может, и не убьют, - подумал он, чувствуя, как холодеют от волнения и страха руки, - а надругаться могут. Такое нынче не редкость”.

Метрах в пятистах от просеки тропинка нырнула в ложбинку и, извиваясь вдоль небольшого ручья, пошла в гору. Шагах в пятидесяти от этого поворота ручеек пресекли другие следы.

Захар обомлел от страха и ужасной догадки - на песчаной отмели он увидел отпечаток женских резиновых сапог. Точно таких же, какие полтора года назад он подарил сироте Галине. Даже рисунок подошвы был именно тот, который Захар разглядывал у Клавки в магазине, когда покупал их. Он напоминал летящую чайку. Размер отпечатка тоже подходил.

У Захара сперло дыхание и, казалось, остановилось сердце. - Только не её! - охрипшим от волнения голосом проговорил он и ускорил шаг.

Следы сделали несколько петель в стороне от ручья, исчезли в свалявшейся траве и вновь появились вблизи небольшой вырубки. Вырубка была старая, заросшая густой травой и молодым кустарником. Почти в самом центре ее лежало догнивающее дерево. Рядом, на пеньке, уронив голову на изодранные в кровь, оголенные колени сидела Галина. Она тихо плакала и по-детски шмыгала носом. Чёрные, растрёпанные волосы свисали до самой земли. В метре от неё, на вытоптанной кем-то траве лежал резиновый сапог, а чуть дальше была расстелена телогрейка. На ней проступали темные влажные пятна. Прямо у своих ног Захар вновь увидел следы уже знакомых протекторов и всё понял. Не торопясь, он подошел к девушке и сел на бревно. “Жива!” - подумал с облегчением и почувствовал такую вселенскую усталость, как будто шёл по тайге без продыху несколько дней.

Галина вздрогнула, защищая лицо, испуганно вскинула руки, но тут же их опустила и в недоумении посмотрела на Захара. Взгляды их встретились, и тут же глаза девушки стал заволакивать туман. Захару показалось, что они замерзают и затягиваются тонкой корочкой льда. Он отвёл взгляд и, стараясь всё делать без лишней суеты, скрутил самокрутку и закурил. Над высокой, уже пожухшей травой поплыло сизое облако табачного дыма. Оно обратило на себя внимание девушки. Она поправила изодранную юбку, прижала к груди колени, уперлась в них подбородком и стала следить за плавным полетом облака. Сначала оно запуталось в небольшом кустике, а затем и вовсе исчезло. На смену ему поплыло другое облако. За ним ещё одно. И так до тех пор, пока Захар не загасил цигарку и не спрятал окурок в специальную жестяную коробочку. Затем он встал и, подобрав сапог и телогрейку, протянул их девушке.

- Зойка говорила, что у вас с печью неладно, дымить стала?

-Дымить? - растерянно переспросила Галина, недоумённо посмотрев на Захара. - Что “дымит”?

- Печь дымит, что же ещё? - с нарочитой строгостью ответил он и тут же упрекнул. - Печь дымит, а вы с бабой Нюрой и в ус не дуете. Нет бы позвать!

- Ах, печь, - словно вспомнив о чём-то, нервно проговорила девушка.

- Зима, говорю, на носу! - не унимался Захар, - а печь не готова! Не по-хозяйски это!

- Дядя Захар! - неожиданно твёрдо и даже с вызовом заговорила Галина и пристально посмотрела ему в глаза. - Вы никому не скажете?

- О чем говорить-то? - спокойно спросил он, и сам же ответил. - Ничего не было. Сейчас оденешься, подсобираем грибов и - домой. По пути, глядишь, я и зайчика возьму, а то и пару, чтобы вам с бабой Нюрой веселее было. Небось, любишь соус с зайчатиной? - Первый раз за все время Захар улыбнулся и даже подмигнул девушке. На её лице тоже появилось что-то смутно напоминающее улыбку, но не веселую, а горькую.

- Люблю, - тихо сказала она и всхлипнула, но плакать не стала. - Люблю! - повторила более уверенно, как будто приняла какое-то очень важное для себя решение.

- Ну, вот и ладненько, - по-отечески тепло проговорил он, а сам подумал: “Господи! Хорошо, что жива осталась!”.

Подходя к деревне, Захар, как обычно, остановился и посмотрел на срубленный им когда-то церковный крест. Каждый раз он видел его по-новому. В плохом настроении крест казался ему несимметричным и даже перекошенным. Менялось настроение - менялся и крест. Сколько бы Захар на него ни смотрел, а дефект обнаружить не мог. Но однажды случилось чудо.

Так крест и остался некрашеным. А сейчас, в опустившихся на деревню сумерках, его и вовсе не было видно, только расплывчатый контур. В деревне уже светились окна. Одно маленькое мерцало и в небольшой времяночке возле церкви. Там в крохотной комнатушке жил молодой священник Александр.

Посмотрев на это окошечко, Захар почувствовал неприятное волнение, как будто совершил скрытно что-то плохое. Пропало радостное ожидание натопленной избы, запаха только что испеченного хлеба и всегда добрых, заботливых слов, какие обычно говорила Зойка при его возвращении. Захару захотелось опять возвратиться в тайгу. И только взглянув на стоявшую с ним рядом Галину, он понял, что случившаяся в тайге беда коснулась не только её, но и отца Александра. Он вспомнил, как густо краснела девушка, когда Александр навещал её бабушку, как и он заливался румянцем, встречаясь глазами с Галиной. Вспомнил он и то, как Галина однажды буквально засыпала его вопросами по поводу женитьбы священников и о правилах, какие должны соблюдать их жёны. Вспомнил... и понял, как непросто пойдет теперь жизнь в его маленькой, строгой деревне.

В милицию заявлять не стали: “Зачем? - сказала Галина. - Они все равно не найдут, а от позора потом не отмоешься”.

И всё бы это утихло, как обычно в деревнях бывает: посудачат, почешут языки и забудут. Да не тут-то было. Дернул черт за язык какую-то злобную бабу приплести сюда и отца Александра. Не его ли это работа? И в самом-то деле, ходит он к бабе Нюре часто, сидит у них долго. А к кому ходит? Поди угадай. Парень молодой, здоровый, только и того, что священник. А природа, она ведь не разбирается: священник ли, светский ли, ей своё подавай. К тому же и Галька к нему липла - от деревенских не скроешь.

До того дело дошло, что проходу отцу Александру не стало. Идёт по улице, а бабы ему вслед улыбаются. Мол: “Давай, Александр! Дело молодое, понятное! Да только и нам мозги не пудри про заповеди там какие-то и воздержание!”

Отец Александр тоже изменился. Обычно приветливый и общительный, он как-то сразу ушёл в себя, замкнулся. Отслужит службу - и в келью. Сидит там один и молится. То ли сказал ему кто-то, то ли сам догадался, но и к бабе Нюре перестал приходить. Пройдет мимо, “Здрасте!” - и скорее прочь.

Дошли эти слухи и до Захара - Зойка в дом принесла.

- Я ему, - говорит, - так верила! Так верила! Бога в себе нашла! А он!.. Услышал это Захар, да как треснет по столу кулаком. Так треснул, что даже сынишка Федорка перепугался и из дома убежал. Понял Захар, на что была нацелена сплетня о причастности отца Александра к беременности Галины. И дело тут не в репутации самого Александра, а в том великом деле, которое он возрождал в их деревне. Удар был нанесён по самой вере в Господа и по святости его учения. Наделив священнослужителя низкими пороками сладострастия и прелюбодеяния, злые языки превращали церковь в обыкновенный крестьянский дом, а не в священный храм, каким она была до этого.

Таким сердитым Захара Зойка никогда не видела. Села на лавку и испуганно смотрит. А он взад-вперед по комнате ходит да так крепко кулаки сжимает, что в комнате хруст стоит.

- Ты что, Захарушка?! - перепугано спросила она. - Что я такого сказала?! - От волнения у Зойки даже задрожал голос, будто вот-вот расплачется.

Не мог он рассказать Зойке всю правду. “Баба и есть баба, - думал он рассудительно, - язык расплетётся, потом не исправишь. А девка от позора может на себя и руки наложить! Живи потом со своей совестью! Не жизнь будет, а каторга вечная!”

Бродил Захар по тайге и даже не заметил, как у “Федорова креста” оказался. Присел у сосны на корточки и думает: “Вот бы опять Фёдор явился! Уж он-то знает, что делать!” Страха перед призраком покойника уже нет, да и смерть не пугает. “Какой уж тут страх за себя, - думает он, - когда церковь грязью измазали!”

Посидел, покурил и решил тут на ночлег устроиться. Очистил от снега клочок поляны у самого креста. Натаскал дров, нарубил еловых веток, поставил шалаш и развел костёр. Сидит у костра, греется, ждёт, когда Фёдор явится, как будто точно знает, что тот непременно будет. Сидел, курил, думал и сам не заметил, как глаза сомкнулись. И снится ему, что парит он в небе, как птица. Внизу виден высокий каменистый холм. На вершине того холма стоят три вкопанных в землю креста. На каждом кресте распят человек. У подножья крестов, сверкая металлическими латами доспехов, стоят римские воины. За ними - толпа укутанных в черные покрывала мужчин и женщин. Женщины смотрят с мольбой. Некоторые из них плачут. На лицах мужчин нескрываемый страх. Они озираются по сторонам, словно опасаются, что и с ними поступят так же, как с теми, кто на крестах.

- Зачем ты здесь? - с сочувствием спросил он у распятого человека.

- Затем, чтоб Отец вас простил! - изнемогая от боли, ответил распятый.

- Это ваш Крест, - еле слышно ответил распятый.

- Но ты Сын Божий! Ты знаешь, что мы будем грешить! Зачем же ты здесь?!

- Затем, чтоб и вы знали, что ждёт вас за ваши грехи!

- Я хочу облегчить твои страдания! - взмолился Захар - что мне сделать?!

И тут Захар решился на самый главный вопрос, который не давал ему покоя многие годы.

- Он знает, - устало ответил Иисус, и тело его обмякло,

В тот же миг небеса засияли от ярких вспышек молний, и раздался оглушительный гром. Казалось, что небо сейчас рухнет на землю и мигом уничтожит всё живое. Люди попадали на колени и в ужасе смотрели на Крест. Стражники побросали оружие и с отчаянными воплями побежали прочь. Сильный ветер подхватил Захара и понес над городом. Он видел, как с улиц и площадей в панике разбегаются люди, как подобно мышам они прячутся в дома и подвалы. А те, что попадали, встают на колени и отчаянно взывают к небесам: “Господи! - кричат они, - прости нас за всё!” - Они боятся возмездия за то, что предали Сына Божьего и предпочли ему убийцу и вора Варавву.

И только один человек никуда не бежал и ничего не боялся. Он болтался в петле. Перед ним не стояли на коленях люди, не проливали покаянных слёз, не просили пощады. От него не убегали в страхе римские стражники. На него никто не обращал внимания. Это был Иуда Искариот - будущий символ предательства, или незамеченная людьми ступень, не ступив на которую, Сын Божий не взошел бы на Небесный Престол.

Захар вспомнил последние слова, сказанные ему Иисусом: “Он знает”, - сказал Иисус. И вдруг Захар понял, что видит перед собой не Иуду Искариота, а всего лишь его труп. Души Иуды в этом трупе не было. И один только Бог мог знать, на какие высоты она вознеслась. И только Иисус и Иуда могли знать, о чем говорили они на Тайной Вечере.

Услышал Захар этот голос и тут же проснулся. В кронах деревьев шатался ветер. Он изредка сбрасывал оттуда обледеневшие комья снега. Они глухо шлепались, пугая вокруг всё живое.

Костёр превратился в груду рубиновых углей, но сдаваться морозу не собирался. Стоило легкому ветерку слегка лизнуть его, как он тут же вспыхивал белым пламенем и освещал всю поляну.

Захар поежился, подбросил в костёр дровишек, скрутил самокрутку и, лишь раскурив её, стал вспоминать свой сон. Ему хотелось ещё раз пережить увиденное, но вместо этого воображение рисовало взволнованное лицо Зойки, заплаканные глаза Галины, потускневший взгляд отца Александра и, почему-то, опустевший приход церкви.

- Эх, люди! - произнес он охрипшим от долгого молчания голосом. - Суетятся! Осуждают друг друга! А о том и не помнят, что Господь нам судья, а не мы себе сами...

Вернувшись домой, Захар первым делом нырнул в кладовку, вынес оттуда бутыль с домашней водкой, миску с солеными огурцами и водрузил все это на стол. Сел за него. Выпил полный стакан и лишь после этого позвал Зойку.

- Вот что, Зоя! - неестественно бодро проговорил он. - Это я с Галиной... - Он смущенно отвел взгляд. Налил ещё водки, но пить не стал. - В общем... ребенок у неё от меня будет! - Выпалив это, Захар осушил стакан и, довольный своей решительностью, стал не спеша крутить самокрутку.

- Ты-ы? - внимательно вглядываясь в его лицо, почему-то с участием и даже с сочувствием спросила Зойка. - Чего мелешь, глупый? Да какой из тебя бабник-насильник! - Зойка не удержалась и прыснула.

Это задело Захара. Он ожидал скандала, погрома, крика, но только не издевательского смешка.

- Почему же сразу “насильник”?! - не скрывая обиды за ущемленное мужское самолюбие, с достоинством спросил он. - Мы по-доброму, по взаимному, так сказать, согласию!

- И где же это вы “по согласию”? - не скрывая иронии, спросила Зойка.

- Так ведь, где? - смутился Захар. - Какая разница где? Ты лучше к Фроське пойди, да расскажи ей всё, а не вопросы спрашивай!

- К Фроське? - удивилась Зойка. - Ей-то зачем? У неё свой гуляка есть.

- Сказал, поди! - нахмурился Захар. - Фроська узнает, всей деревне расскажет! А то ведь что получается! Кто-то нашкодил, а в другого камни бросают! Не положено так! Поди!

Захар вновь налил в свой стакан и хотел было выпить, но Зойка опередила.

- Эка понес, бабник треклятый! - едва сдерживая смех, воскликнула она и отодвинула стакан на противоположный край стола. - Гулять гуляй, да меру знай! Ишь ты, пьянствовать вздумал!

Захар растерялся. Зойка вела себя так, как будто его признание её вовсе не волновало и даже смешило. Она просто издевалась над ним. А ведь он, прежде чем решиться на это, пережил, можно сказать, самые трудные часы своей жизни. Он был готов к тому, что Зойка выставит его на улицу, к осуждению и оскорблениям со стороны сельчан, а может, и наказанию по линии закона, но только не к осмеянию и равнодушию к его греху со стороны жены. Ему стало даже обидно. Ведь получалось так, что он Зойке и не был нужен. А значит, и всё, что он себе надумал за многие годы, была только его любовь, его счастье! Зойке же все это было и не нужно! Такого удара Захар перенести не мог. Еще минуту назад довольный своим поступком, гордый за то, что нашел в себе мужество, и уверенный, что когда-то Зойка узнает всю правду и тоже будет гордиться им, теперь он почувствовал себя совсем одиноким... никчемным... ненужным. Он даже обмяк и ссутулился. Стараясь не глядеть на Зойку, он взял стакан и хотел уже выпить. Но Зойка не выдержала. Взяла его руку и прижала к груди. На него смотрели переполненные слезами любящие глаза.

- Полно, Захарушка! - сказала она с такой материнской нежностью, что слёзы потекли и по его щекам. - Мы всё уже знаем.

Захар насторожился и испуганно посмотрел на жену.

- Откуда? - растерянно вымолвил он.

- Галина на службу в церковь пришла и всё рассказала.

- Галина?! - недоверчиво спросил он. - Зачем?

- Затем же, зачем и ты оговаривать себя стал, - спокойно ответила Зойка.

- Га-ли-на! - с сочувствием произнес он. - Как же она теперь?

- Завтра узнаем, - с нескрываемым волнением ответила Зойка. Было видно, что и она не меньше Захара переживает за девушку.

- Почему завтра? - удивился он.

- Отец Александр, говорят, после всего к бабе Нюре ходил, просил Галину за него отдать.

- И что?

- Не знаю. Подождем до завтра...

Через месяц отца Александра перевели в другой приход. Уехала с ним и Галина. Баба Нюра переселилась в его маленькую времянку и стала жить при церкви. Свой дом она отдала новому пожилому священнику и его большому семейству.

О признании Захара в деревне никто так и не узнал. Лишь изредка Зойка в игривом настроении шутливо называла его “бабником”, да он, вспоминая о своем поступке, жалел, что его жертва оказалась напрасной. Чтоб хоть как-то утешить себя, Захар поехал в город, купил золотистой краски и покрасил ею церковный крест. Конечно, сверкал он не так ярко, как в памятное Захару чудотворное утро, но на то оно и чудо, чтобы Господь являл его избранным лишь однажды. Захар в глубине души считал себя таковым и втайне этим гордился.