Графиня Мария Николаевна Волконская-Толстая.
“Неведом лик, известен миру образ…”
“В трудные минуты жизни я молился образу моей матери”.
Л. Н. Толстой. Из дневника.
Есть женщины, которые похожи на ангелов… При этом совершенно неважно: счастлива ли их личная, чисто женская Судьба, красивы ли они, знамениты ли, богаты. Пишут ли их портреты лучшие художники. Всё, может быть, и - совсем наоборот. Они, эти женщины, могут обладать невыразительною внешностью, их портреты - или будут никому неизвестны, или затеряются в пыли чердаков. Это - в лучшем случае. А то и вовсе не будут написаны! И судьба этих женщин будет складываться, порой непросто, а то и вовсе - трагически. Но для их внутреннего состояния это, повторяю, будет совершенно неважно.
Они ведь приходят в мир не для этого вовсе, слишком внутренне сосредоточенно несут они в себе нечто особенное, быть может, то, что осветляет нежно Мир, делает его одухотвореннее и теплее. Что важнее стократ эгоистичного “я”, и всего - маленького, личного, мелкого. Того, что часто называют пренебрежительно “бабьим”.
Взглянув на такую женщину, избрав её себе в спутницы, возлюбленные, жены, подруги, советчицы – неважно в каком качестве, - любой, и самый отъявленный грешник, как бы тоже улавливает частицу света, исходящую от них, их искреннее тепло и сам становится чуть - чуть похожим на ангела. Ну, хотя бы – падшего. ( В этом месте какой-нибудь ироничный читатель непременно улыбнется. А я того и добиваюсь! – автор.)
Всё вышесказанное вовсе не значит, что такие вот женщины сами - безгрешны и невозмутимы. О, нет, нет! Они могут плакать по ночам, впадать в ярость, бить посуду, читать глупые сентиментальные романы; хорошо, если – не стихи - изводить кучу гусиных перьев и целые флаконы чернил на странные записи в дневниках-альбомах, которые потом совестливо жгут или хотя бы - мечтают сжечь. Они могут горестно отчаиваться, не верить в себя, чего-то бояться, не соображать ничего в математике и геометрии, падать с лошади, не понимать до отчаяния глубоких философских вещей, вроде вопроса: “Для чего мужчины идут на войну и убивают друг друга?”..
Словом, они могут быть самыми обычными, слабыми женщинами…
Но проходят годы… и их выросшие сыновья , читая их уцелевшие дневники, письма, записки возводят ушедшие, легкие, бестелесные образы в степень божества, а их жизнь – подчас короткую, как мгновение, (позволено ли ангелам долго задерживаться на земле?) - знают наизусть и пересказывают своим детям и внукам, как увлекательнейший роман. А если сыновья ещё и талантливы и одарены Небесами даром Слова, то могут сделать и большее … Дать жизнь боготворимому образу на страницах своих творений. Жизнь бессмертную. Вечную. Но не холодную и безразличную, а теплую и живую. Такую, какую и подобает иметь ангелам в земном образе. С одним таким ангелом
- графиней Марией Николаевной Толстой – Волконской всё так именно и случилось. И не могло быть иначе. Ведь её сыном был Лев Толстой.1.
Он знал её жизнь почти наизусть. Составлял терпеливо хронику её рода, перечитывал дневники, записки, письма, уцелевшие в семейном архиве. Перебирал перелистывал ночами страницы, чудом сохранившие запах её духов. Восстанавливал в памяти то, что было до него. Дух времени. Становление характера. Любимые книги. Затронувшие сердце мысли. Всё, что мы так или иначе знаем о графине Марии Николаевне Толстой, мы знаем от её сына. Он оставил нам её выразительный
портрет на страницах самой первой своей книги: “ Детство”.Все помнят эти строки: “нежная, белая рука, ласкающая детскую голову, завитки волос на шее, тёплые чёрные глаза, наполненные светом и всегдашней любовью” Пленительная картина, хоть цельного описания и нет. Облик загадочен и неизвестен. Как у ангела. Почти условен. Каждый волен писать своё. И нам остается тогда лишь добавить к такому вот чарующему и памятному описанию ещё несколько отдельных штрихов. Не более…
___________________
Княжна Мария Николаевна Волконская принадлежала, по рождению своему, к знатнейшему из родов российских: отец её, князь Николай Степанович Волконский
- виднейший соратник императрицы Екатерины Второй, её обер-секретарь и сенатор; сопровождал правительницу в знаменитой поездке по Тавриде. Славился Николай Степанович при Дворе северной Семирамиды своим независимым и гордым нравом, отличным знанием военной науки и истории, музыки и архитектуры. Императрица уважала его мнение и ценила за ум и прямоту, бесстрашие и находчивость, хотя и говорил он, бывало, вещи, вовсе не лестные для уха мудрой Государыни. Назначила его Екатерина полномочным послом России в Берлине. Были в особняке посольском и пышные приёмы и музыкальные вечера, и умные разговоры – как иначе?.. Но не забывал князь и Россию.В имении жены своей, урожденной княжны Екатерины Дмитриевны Трубецкой, “Ясная Поляна”, близ Тулы, Николай Степанович выстроил отличный дом с флигелями и службами, парком и беседками-ротондами, завёл оркестр из крепостных музыкантов, наладил хозяйство отличнейшим образом, и, казалось, не особо и тужил, когда попал в опалу в царствование императора Павла Первого: за какое-то неосторожное высказывание в адрес царствующей особы и царящих подле особы нравах. Ну, что ж, опала, так опала! Сенатор князь Волконский принял её с должным безразличием и хладнокровием истинно мудрого человека-стоика, ценящего в жизни совсем иные блага, нежели “жизнь в случае”…
Ему и спокойнее гораздо было в тиши имения: можно здесь вволю размышлять, читать, прогуливаться и обдумывать свои “ дипломатические мемории”, ждать появления первенца.
Он надеялся на сына
- было бы тогда кому передать фамилию и гербы, но человек предполагает, а …У четы Волконских родилась девочка.
Княгиня же Екатерина Дмитриевна, женщина молодая, здоровая, но
- очень уж хрупкая! - скончалась внезапно родами, оставив ошеломлённому горем князю маленький сверточек в одеяле - сиротливое сокровище, как оказалось впоследствии, хоть не унаследовавшее живой, пленительной красоты матери, но очень похожее на неё и горячностью натуры и щедростью сердца. Назвали сокровище то - Машенькой. Марией Николаевной.Опала князя Волконского продолжалась после смерти супруги ещё несколько лет, а затем он вновь был призван на службу, произведён в генерал-лейтенанты. И назначен военным губернатором в Архангельск, где получил ещё чин генерала от инфантерии. Впрочем, прослужил он на этот раз недолго и скоро вышел вновь в отставку, но – почётную, с сохранением мундира и пенсии.
Посвятил князь тогда всё своё внезапно освободившееся время любимой усадьбе, хозяйству, парку, мемуарам и обожаемой – сдержанно, но горячо, вспыльчиво дочери, которую считал он хрупкой здоровьем и робкой на людях.
Но, если в первом заключении о дочери князь совсем не ошибался, то во втором… Мария Николаевна, княжна Волконская, слыла среди знающих её людей девушкою необыкновенной. От отца она унаследовала небывалую гордость духа, аристократизм, утонченность манер, врожденное чувство собственного достоинства. Говорила на пяти языках, читала латинские лечебники, отлично играла сложнейшие клавикордные и арфические пиесы. Незаурядность её ума сказывалась не только в каждом её слове, жесте, но и во взгляде лучистых глаз, впрочем, часто наполненных слезами: имела княжна Мария Николаевна очень ранимую душу, чувствительное к страданиям других сердце. В обиходе же была скромна и к себе очень требовательна, взыскательна. Все эти черты ей достались по наследству от рано умершей матери.
Вела княжна Мария Волконская и дневник, но с не пустыми девичьими признаниями о кавалерах на очередном балу,
- как все барышни той поры, - а с размышлениями и серьезнейшим разбором книг, статей журнальных и собственных поступков и недостатков.За день, за месяц, за год.. Исповеди Маши, приносимые иногда на прочтение отцу, занимали целые пухлые томы*… (*Слово употреблено в старинной форме для сохранения общего эмоционального тона повествования – автор.) Робкою, как казалось отцу, она вовсе не была, просто присутствовала в ней сдержанная прохлада достоинства, моментально отпугивающая легкомысленных “бабочек” – кавалеров.
Отец, бывало, сердился на Машеньку за “придуманные холодности” – непривычна для барышни сия манера: смотреть букою. Ну, да всё равно, для любяще-ревнивого сердца отца недостаток у Машеньки, по мнению князя Николая Степановича, если и был, то лишь один: была она очень уж некрасива, и с одного, летучего, взгляда очаровать ничьего сердца не могла!
Не могла, да. До поры, до времени. До тридцати лет с лишком, когда уже считаться стала всерьез старою девою. И к тому же – осталась, после внезапной смерти отца, совершенно одна, богатою “ позднею невестою”, осенним, полузавядшим цветком… Готовилась коротать век с приживалками и старухой нянею. Но тут случилось нечто, перевернувшее всю её судьбу.
Одинокую, некрасивую умницу-княжну опекающие её родные познакомили с графом Николаем Ильичём Толстым. Познакомили просто так, не зная и не чая, что выйдет роман.
А роман… Взял да и вышел.
Николай Ильич Толстой, конечно, никак не мог соперничать знатностью с славным родом Волконских, но фамилия Толстых была не менее известна в России! По родоначальнику своему, графу Петру Андреевичу, сподвижнику Петра Первого.
Отец же самого графа Николая Ильича, Илья Андреевич Толстой, юношей окончил морской кадетский корпус, служил – сперва на флоте, потом – в Преображенском полку, где дослужился до бригадира. Был он добрым, хлебосольным, безалаберным человеком, любил роскошь и совершенно не умел считать деньги. Потому-то благодушный, румяный улыбчивый граф Толстой и разорился, в конце концов, почти до нитки, в 181
1 году, имея на руках большое семейство: маленьких детей, больную мать, и избалованную роскошными привычками богатой дамы, обожаемую им до беспамятства, супругу, Пелагею Николаевну, урожденную княжну Горчакову.Отечественная война 1812 года и пожар Москвы только ещё больше затруднили жизнь Ильи Андреевича: полностью сгорел его дом и подмосковная усадьба. Пришлось тогда бедному графу просить о месте.
В 1815 году его назначили губернатором в Казань. Был он человек честный и порядочный, но уж… слишком добрый. Сам не злоупотреблял властью, данной Государем, зато никак не упускали случая те, кто стоял подле него.
О “вопиющих непорядках” в самой Казани и губернии стало известно в столице, при Дворе, в Сенате! Спешно назначили комиссию. Илью Андреевича обвинили “в подозрительном небрежении в делах по местам, управлению подчинённым” и в “явной слабости и недостатках знания”. С должности губернатора он был, разумеется, уволен, и, не перенеся позора, скончался в 1820 году, всё ещё находясь под следствием!
Его сыну, Николаю Ильичу, молодому, жизнерадостному человеку, среднего роста, сангвинического темперамента и весьма живого, но поверхностного ума, исполнилось в ту пору только двадцать пять лет. От военной карьеры (поучаствовав в кампании 1812 года довольно бесшабашно и храбро) он уже отказался, поскольку испытывал после всего пережитого и увиденного стойкое отвращение к “оправданному человекоубийству”, да и денег на дальнейшую блестящую военную карьеру у разоренной до основания семьи Толстых просто не было! После уплаты долгов отца-губернатора у графа Николая Ильича, подполковника в отставке, во владении осталось только одно имение: родовая усадьба Никольское-Вяземское, а на руках
- две графини: избалованная донельзя отцом, взбалмошная и капризная матушка и сестра, графиня Александра Ильинична Остен-Сакен, чей муж, остезийский граф, находился в сумасшедшем доме и, естественно, не мог должным образом заботиться о супруге.Пустить себе пулю в лоб, от всех этих “ тяжких обстоятельств семейственных”, как честный человек, граф Николай Ильич, разумеется, ни коим образом не мог – не позволял долг сына и брата! Сесть в долговую яму ему мешало обостренное природное чувство чести. Он платил по счетам, тужась, отказывая себе во всем, покуда мог, а потом…
Потом участливые родные стали подыскивать ему богатую невесту. Подыскивали долго. Многих невест его капризная матушка не одобряла, а от многих
- сам молодой граф голову отворачивал. В конце концов, выбор разорённо-разборчивого семейства пал-таки на богатую княжну Марию Волконскую.Граф Николай Толстой, конечно, знал, идя навстречу желанию родных, что брак сей будет заключен по расчёту. Знала отлично “грустные обстоятельства родовитой фамилии” и сама княжна Мария.
Но молодые люди неожиданно друг другу понравились, и к чувству уважения, которое испытал Николай Ильич к княжне Марии почти сразу – с первой их встречи, на каком-то вечернем чае у общих знакомых или родни,
- с таким достоинством и тактом она себя держала - примешалось ещё и чувство искреннего восхищения, переросшее в глубокую привязанность, преданность. И вовсе не потому - преданность, что был Николай Ильич супруге обязан поправлением семейных дел, обеспечением покойной старости матушки, уютом, комфортом вольного и богатого житья. О, нет, нет! Тут было всё гораздо проще и сложнее. Как всё, вообще то, и бывает в жизни. Николай Ильич, переживший, вернее, перечувствовавший многое за год – два после смерти отца, познавший всё унижение “ золоченной бедности”, вероятно, просто сумел по достоинству оценить те редкие душевные качества, что таились в натуре Марии Николаевны, и они нашли тёплый отклик в его сердце.По документам семейного архива Толстых, по тем редким строкам, которые проникли в печать, с позволения и желания Льва Николаевича Толстого, можно судить о том, что Николая Ильича Толстого неустанно и неизменно восхищала в жене “ глубокая работа души и сердца”, на которую он сам от природы был не очень способен, увы!
Николай Ильич чрезвычайно ценил в “своей графинюшке” её редкостный такт и ум и то, что она и умела – и желала всегда, несмотря на занятость пятью детьми и большим, гостеприимным домом, - стать его преданным и понимающим другом. Он относился к ней, как передавал Л.Н. Толстой, рассказывая семейные предания, и тщательно подбирая при этом слова, “как относятся к дамам царской крови” не потому только, что был обязан лишь ей спасением фамильной чести, положения, и всего того, что составляло принадлежность к хорошему, порядочному обществу”, а скорее, вернее всего, лишь потому, что и она сама безмерно уважала в нём его высокую, природную, истинную порядочность и доброту, ни разу, ни в чём, никогда, не подчеркнув ни своего превосходства пред ним, ни своих ему благодеяний! Супруги часто всё делали вместе. Вместе просматривали хозяйственные счета, вели расходные книги и деловую переписку, пополняли домашнюю библиотеку, устраивали деревенские пикники и охоту для гостей-соседей. Бывали, разумеется, и моменты, когда Николай Ильич ощущал себя существом духовно более обыкновенного, что ли, порядка, чем Мария Николаевна Он с грустью осознавал это и такое осознание мучило его, но
- весьма недолго.Графиня Мария Николаевна в такие минуты замечала тотчас некоторую рассеянность в его словах и поступках, желание подолее, чем обычно, задержаться в библиотеке перед штофом красного вина. Она знала эту “маленькую слабость” мужа, но охотно извиняла её, и как-то мудро, неслышно, отступала в тень, стараясь всё сгладить, затушевать, выказывая супругу и наедине, и на людях, и при детях, немного более должного уважения и внимания, чем всегда. Глаза Николая Ильича вспыхивали признательно, и он переставал терзаться сомнениями.
Это была, и вправду, очень счастливая, дружная семья. Атмосферу её можно почувствовать спустя столетия , перечитывая повести “Детство” и “Отрочество”. Там есть это, необыкновенное по силе ощущение счастья, тёплого, небывалого, как бы очаровывающего… Но есть там и некая дымка, легкий флер тревоги, предощущения
, предчувствия, что счастье это, теплота, отрадность взаимопонимания, взаимопроникновения, прикосновения к душам родных тебе и любимых тобою до боли людей, – всё это, увы: быстролётно, не вечно, невозвратимо, всё длится - лишь миг! И стоит открыть глаза и его, мига, уже нет, не остановить, не удержать в руках!..Казалось, ничто, никак не предвещало беды семье Толстых! Мария Николаевна вынашивала и рожала детей, тщательно, любовно воспитывала их, отмечая в своем “Педагогическом дневнике” малейшие проявления их характера, темперамента, их детские привычки, ежедневные шалости, забавные детские слова. (Этот многотомный дневник матери Лев Толстой позже читал, как увлекательнейшую книгу, психологический труд. И всегда не уставал восхищаться тем, как точно и тонко чувствовала она их слабые, неокрепшие, ещё мало кому понятные, детские движения души, как пыталась развить, по мере сил, всё то хорошее, что было заложено в детях от природы; и как она принимала и горячо любила их, детей своих, со всеми слабостями и недостатками!) Фрагменты “Педагогического дневника” графини Марии Николаевны Толстой почти в неизмененной форме вставлены в обширные черновые варианты романа “Война и мир” А её саму мы узнаём в трепетно-трогательном, совершенно пленительном образе княжны Марии Болконской… То же некрасивое лицо, тот же недюжинный, живой ум, огромные лучистые глаза Вспоминаете? Узнаете?… Да только полно, была ли графиня Мария Николаевна и впрямь так некрасива, как княжна Марья? Или Толстой, как обычно, скромно преувеличивал? Эту свою черту он унаследовал тоже от горячо любимой им матери. Как и склонность к вечным сомнениям, терзаниям, склонность к углубленному самокопанию в недрах собственной души. Впрочем, как знать, не будь в нём этого, вышел бы из него тогда великий русский писатель, или – нет. Да что гадать! Сложилось так, как сложилось. И в истории, как и жизни, вовсе нет сослагательного наклонения “бы”. И как мы не можем представить себе Льва Толстого вне его писательского Дара, так не можем мы, при всём горячем желании, и продлить канву жизни, хоть немного удлинить хронику биографии графини Марии Николаевны Толстой, его матери…
Её смерть была для полуторагодовалого малыша Левушки непостижимым и непоправимым ударом такой силы, которую он не мог осознать, и с которым не мог примириться и долгие - долгие годы спустя.. Да, пожалуй, всю свою жизнь. Следы этого непримирения, этого постоянного поиска ускользающего из самого раннего детства дивного мира гармонии и счастья, ускользающего, пленительного образа матери – синонима этой самой Гармонии мы находим в вечных метаниях Толстого не только в молодости, перед женитьбой, но и в поздние годы зрелых исканий, вплоть до Ухода Исхода.. На страницах произведений.
На жизненных страницах, где не бывает черновиков. И где ничего не перепишешь набело. Но даже черновик жизни Толстого освящается присутствием незримых, любовно хранимых памятью черт… В каждой женщине, им любимой, а их было немало: Валерия Арсеньева, Екатерина Тютчева, Александрина Толстая – “тётушка”, княжна Щербатова и другие, другие… вплоть до Софьи Андреевны Берс, удостоенной чести окончательного выбора, искал Толстой хотя бы мимолетное напоминание облика нежно любимой им матери. Хотя бы дуновение ушедшего её аромата и исчезнувшей в вечность прелести! Хотя бы некоторые, узнаваемые черты… Хотя бы… Конечно же, больше, - не внешние, а внутренние, знакомые по ощущениям, впечатлениям души, строчкам семейных писем и дневников. Вот только могли ли любимые им женщины соответствовать памятному, почти Идеальному образу? То – вопрос другой.
И кто знает, быть может, в ответе на него, этот вопрос, и заключены истоки всей жизненной драмы Толстого?
Как недостижима для человека мечта об идеальной, безгрешной жизни, так недостижимы для любого земного образа ангельские черты, нарисованные признательной памятью детского, юношеского, взрослого, обожающего и безмерно тоскующего сердца… Да и может ли ангел обрести их, эти черты, через золотистую пыль времен?.. Дано ли такое – Ангелу?
________________
В “Воспоминаниях”, начатых им уже на склоне лет, Лев Николаевич писал с мудрой горечью:
“ Во всех семьях бывают периоды, когда болезни и смерти ещё отсутствуют и члены семьи живут спокойно… Такой период, как мне думается, переживала и моя мать в семье мужа до своей смерти… Никто не умирал, никто серьезно не болел, расстроенные дела отца поправлялись. Все были здоровы, веселы, дружны. Отец веселил нас всех своими рассказами и шутками, в доме звучало много музыки, песен. (*Мария Николаевна была замечательною музыкально одаренною натурой, чудно пела! – автор). Я не застал уже этого времени. Когда я стал помнить себя, уже смерть матери наложила свою печать на всю последующую жизнь нашей семьи”
_______________
Графиня Мария Николаевна Толстая умерла вскоре после рождения младшей дочери Машеньки. Произошло это, вероятно, вследствие какого-то послеродового осложнения. Или по крайней слабости здоровья – Мария Николаевна унаследовала от своей матери, княжны Трубецкой, весьма хрупкое телосложение. Возможно, что тут сыграла зловещую роль и наследственная предрасположенность к чахотке. Смерть Марии Николаевны была для семьи ошеломляюще непостижима. Много позже Лев Николаевич передал свои чувства и впечатления от постигшего семью горя в завершающих главах “Детства” и блестяще справился с этим, но…
Но читать эти главы невозможно – настолько щемит сердце от боли…
Николай Ильич Толстой сам не смог бы, наверное, справиться с постигшим его бедою, если бы не деятельная помощь двоюродной сестры, Татьяны Александровны Ергольской, которая взяла на себя все хлопоты об осиротевших детях:: они ведь были ещё очень и очень малы! Под её бдительным попечением Левушка Толстой изучал французскую азбуку, играл с братьями Николенькой, Митей и Сережей в таинственную “муравьиную палочку”, исполняющую желания. Одним из самых чудных, самых тайных желаний маленького Левушки было: “увидеть снова улыбку милой maman” … В одной из глав “Детства”, уже взрослым, зрелым, испытавшим на себе горечь войны, он писал: “Если бы в тяжёлые минуты жизни я хоть мельком мог видеть эту улыбку, я бы никогда не знал, что такое горе!” Но эта трогательная, детская мечта Левушки Толстого, конечно, так и осталась мечтою. Он знал тогда, что Ангелы посещают землю в земном обличье на краткий срок и быстро покидают её. Их жизнь – лишь краткий миг, взмах крыльев птицы. Единственный способ увидеть Ангела в земном обличье ещё раз – это попытаться воссоздать его образ в памяти: красками, картинами, запахом, словами, строками… Толстой владел магией слов. Ему это удалось. А нам, читающим, удастся ли увидеть в пленительном хороводе слов Толстого Ту, чей лик миру так и остался неведом? Ту, о которой он некогда, с душевным трепетом и восторгом, писал:
“ Она представлялась мне всегда таким высоким, чистым, духовным существом, что часто в средний период жизни моей, во время борьбы с одолевавшими меня искушениями (имеется в виду отчаяние Толстого после смерти любимого брата Николая, карточные долги, безалаберность жизни, да и попытка самоубийства! – автор), я молился её душе, прося её помочь мне, и эта молитва всегда мне помогала…”
___________
Отец Льва Николаевича Толстого скончался, когда будущему писателю было всего лишь девять лет. Граф Николай Ильич Толстой умер при загадочных обстоятельствах, прямо на улице, в Москве, куда приехал из Ясной, по делам; не приходя в сознание. Деньги и документы, бывшие при нём, пропали. Пропал и медальон-часы с портретом покойной супруги, графини Марии Николаевны Толстой, с которым Николай Ильич старался не расставаться. Слуги, сопровождавшие в тот день графа, тоже
- бесследно исчезли.До самой своей внезапной кончины в июне 1836 года, граф Николай Толстой так больше и не женился, хотя и делал предложение кузине, Татьяне Александровне Ергольской, прося её стать не столько его женой, сколько заменить мать осиротевшим детям.
Татьяна Александровна, всю жизнь нежно любившая Николая Ильича, (“Через любовь свою к нему она любила и всех нас, остальных!” – тонко заметит позже Лев Толстой – автор) не отважилась посягнуть на место “пленительной Машеньки” в сердце обожаемого двоюродного брата. Она отказала Николаю Ильичу в первом предложении, но второе – заботиться о детях-сиротах
- исполнила до конца… Но это уже совсем другая история.__________________________________
14 – 18 сентября 2010 года.
Светлана Макаренко
*В подготовке данной статьи использованы материалы личного книжного собрания и архива автора.
** Автор останется весьма признателен читателям за любое уточнение дат и фактов биографии графини Марии Николаевны Толстой, а также, если это возможно, нахождение любого ее портрета.