Я сразу смазал карту будня,

плеснувши краску из стакана;

я показал на блюде студня

косые скулы океана.

На чешуе жестяной рыбы

Прочёл я зовы новых губ.

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

Слезают слёзы с крыши в трубы,

к руке реки чертя полоски;

а в небо свисшиеся губы

воткнули каменные соски.

туда, где моря блещет блюдо,

сырой погонщик гнал устало

Невы двугорбого верблюда.

Послушайте!

И, надрываясь

в метелях полуденной пыли,

врывается к богу,

боится, что опоздал,

плачет,

целует ему жилистую руку,

не перенесёт эту беззвёздную муку!

А после

ходит тревожный,

но спокойный наружно.

Говорит кому-то:

"Ведь теперь тебе ничего?

Не страшно?

Да?!"

Послушайте!

Ведь если звёзды

чтобы каждый вечер

над крышами

загоралась хоть одна звезда?!

Не выседел дома.

Анненский, Тютчев, Фет.

Опять,

тоскою к людям ведомый,

иду

в кинематографы, в трактиры, в кафе.

За столиком.

Сияние.

Надежда сияет сердцу глупому.

А если за неделю

так изменился россиянин,

что щёки сожгу огнями губ ему.

Осторожно поднимаю глаза,

роюсь в пиджачной куче.

"Назад,

наз-зад,

Страх орёт из сердца.

Мечется по лицу, безнадёжен и скучен.

Не слушаюсь.

Вижу,

Вправо немножко,

Неведомое ни на суше, ни в пучинах вод,

старательно работает над телячьей ножкой

загадочнейшее существо.

Глядишь и не знаешь: ест или не ест он.

Глядишь и не знаешь: дышит или не дышит он.

Два аршина безлицого розоватого теста:

хоть бы метка была в уголочке вышита.

Только колышутся спадающие на плечи

мягкие складки лоснящихся щёк.

Сердце в иступлении,

Рвёт и мечет.

"Назад же!

Чего ещё?"

Влево смотрю.

Рот разинул.

Обернулся к первому, и стало иначе:

для увидевшего вторую образину

воскресший Леонардо да Винчи.

Нет людей.

Понимаете

крик тысячедневных мук?

Душа не хочет немая идти,

Брошусь на землю,

камня корою

в кровь лицо изотру, слезами асфальт омывая.

Истомившимися по ласке губами

тысячью поцелуев покрою

умную морду трамвая.

В дом уйду.

Прилипну к обоям.

Где роза есть нежнее и чайнее?

тебе

рябое

прочту "Простое как мычание"?

помните:

в 1916 году

из Петербурга исчезли красивые люди.

Женщину ль опутываю в трогательный роман,

просто на прохожего гляжу ли -

каждый опасливо придерживает карман.

Смешные!

С нищих -

что с них сжулить?

Сколько лет пройдёт, узнаю пока -

кандидат на сажень городского морга -

я

бесконечно больше богат,

чем любой Пьерпонт Морган.

Через столько-то, столько-то лет-

словом, не выживу -

с голода сдохну ль,

стану ль под пистолет -

меня,

сегодняшнего рыжего,

профессора разучат до последних иот,

как,

когда,

где явлен.

Будет

с кафедры лобастый идиот

что-то молоть о богодьяволе.

Склонится толпа,

лебезяща,

суетна.

Даже не узнаете -

я не я:

облысевшую голову разрисует она

в рога или в сияния.

Каждая курсисточка,

прежде чем лечь,

она

не забудет над стихами моими замлеть.

Я - пессимист,

знаю -

вечно

будет курсистка жить на земле.

Слушайте ж:

всё, чем владеет моя душа,

- а её богатства пойдите смерьте ей! -

великолепие,

что в вечность украсит мой шаг,

и самоё моё бессмертие,

которое, громыхая по всем векам,

коленопреклонённых соберёт мировое вече, -

всё это - хотите? -

сейчас отдам

за одно только слово

ласковое,

человечье.

Люди!

Пыля проспекты, топоча рожь,

идите со всего земного лона.

Сегодня в Петрограде

на Надеждинской

ни за грош

продаётся драгоценнейшая корона.

За человечье слово -

не правда ли, дёшево?

Пойди,

попробуй, -

как же,

найдёшь его!

Гремит и гремит войны барабан.

Зовёт железо в живых втыкать.

Из каждой страны

за рабом раба

бросают на сталь штыка.

За что?

Дрожит земля

голодна,

раздета.

Выпарили человечество кровавой баней

только для того,

чтобы кто-то

где-то

разжился Албанией.

Сцепилась злость человечьих свор,

падёт на мир за ударом удар

только для того,

чтоб бесплатно

Босфор

проходили чьи-то суда.

Скоро

у мира

не останется неполоманного ребра

И душу вытащат.

И растопчут там её

только для того,

чтобы кто-то к рукам прибрал

Месопотамию.

Во имя чего

сапог

землю растаптывает скрипящ и груб?

Кто над небом боёв -

свобода?

Бог?

Рубль!

Когда же станешь во весь свой рост,

ты,

отдающий жизнь свою им?

Когда же в лицо им бросишь вопрос:

за что воюем?