Он всегда знал, что родился в ореоле легенд о прекрасной, странной и сильной любви. Любви, которая оказалась превыше Смерти. Он рос в одиночестве. Через пять лет после смерти матери потерял отца. Лицо последнего - живое, не с портрета, - припоминал смутно, словно сквозь толщу озёрной воды или размытость дождевых струй, или плотное облако тумана.

Но когда, порой, проходил вечерами по блещущим отсветами вечерней зари гулким анфиладам зала Останкинского дворца, наезжая часто в имение, - тянуло что-то неодолимо - , казалось ему, что в тонком звоне хрустальных подвесок огромных люстр сохранилось хрупкое воспоминание о голосе, которого никогда не слышал… О голосе, напоминающем ангельское пение в садах рая. Голосе матери его, Прасковьи Ивановны Ковалевой - Жемчуговой, графини Шереметьевой, умершей на 20 - ый день после его рождения.

Верная Татьяна Васильевна Шлыкова, распорядительница Фонтанного дворца, подруга покойной матушки, опекавшая его, Дмитрия, с самого младенчества, рассказывала ему о родителях не очень много, так, штрихами, отдельными репликами, фразами, намёками.

Не всё знала? Не хотела говорить? Не желала вспоминать? Растравлять себя? Или понимала, что воспоминаниями мало утешится неизбывная боль его сердца и никак не утолится жаркая жажда памяти?

Бог весть, что думала бывшая балерина шереметьевского театра, до преклонных лет затянутая в корсет и сохранившая прямую спину и летящую походку… Он не вмешивался в её мысли, пытался понять и воскресить всё сам, шагая зимними долгими вечерами по петербургским улицам, и оставляя далеко позади себя карету или возок с шереметьевскими гербами на дверцах.

Кучер уж знал эту его привычку, не гнал лошадей, послушно – неслышно тенью скользил за барином… А тот погружался в воспоминания или просто – в их миражи - и сердцем создавал то, что ему хотелось создать – свою Вселенную, свой Мир, особый, тёплый, где сверкали мягким притягательным огнём чёрные, агатовые глаза матери, был оживлён смех отца и радостен его голос, где слышны были звуки скрипки и клавесина, шелест нот под проворными пальцами Татьяны Васильевны и негромкий треск оплывающих свечей в витых шандалах.

Он не любил записей. Дневников почти не вёл, так, строгие приметы - пометы дня, да счета, которых не любил тоже - от него пошла поговорка: “жить на шереметьевский счёт”… Откуда ему было знать, что останутся книги и дневники сына его, графа Сергея Дмитриевича, продолжателя славного рода, в которых тот попытается запечатлеть малейшую черту характера, жизни, привычек, быта, нарисовать полный портрет человека, который многим казался безрассудным, сумасшедшим из - за безмерного чувства доброты и сердечной щедрости.

Обратимся и мы с Вами, благосклонный читатель, к этим записям, рассыпанным, рассеянным по нескольким книгам С. Д. Шереметьева, может быть, и отыщем в них что – то своё, услышим какую-то тихую ноту, и для нас тоже зазвучит оживший голос давно прошедшего времени?..

В углу, посреди комнаты стоял красного дерева киот с образами, посреди которых находился большой крест с мощами; ими перед смертью благословила отца бабушка Прасковья Ивановна.

Выезжал он очень неохотно, избегая кареты и саней, а ходил пешком ежедневно и много. Брал всегда для раздачи деньги бедным, заходил в церкви и часовни и везде его знали.

Никогда не заходил в магазины и ничего не покупал для своего удовольствия. Никакой потребности в роскоши у него не было. Но когда нужно было, любил, чтобы всё было широко и без заминок. Лучшим удовольствием его было помогать втайне, и не любил он, когда кто подмечал.

Отец мой, - продолжает далее Сергей Дмитриевич Шереметьев с нескрываемой гордостью и любовью, - был необыкновенно чуток ко всякому проявлению сочувствия и расположения. Простота и всего более ласковый привет привлекали его. Сухость и холодность его сжимала, самонадеянность коробила, а заносчивости – не выносил. Но когда видел сочувствие и участие, готов был привязаться горячо и искренно и в этом чувствовал потребность и успокоение…”

Успокоение проникало в душу графа Шереметьева потому, что знал он, видимо, Великий секрет Вечности Любви: Она живёт лишь тогда, когда свет её переходит в сияние Добра и теплом своим озаряет и сохраняет всё.

На воротах шереметьевского Фонтанного Дворца был щит с гербом и девизом: “Бог сохраняет всё”… Если подумать и вспомнить, что по библейской заповеди Бог есть – Любовь, то совсем по иному услышится смысл девиза, под сенью которого столетия жили потомки славнейшего рода России.

А жить им всегда было трудно, настолько отличались они от остальных - не древностью фамилии, ни сословным понятием чести, ни несметностью богатств, о, нет, совсем нет! Отличались Шереметьевы несгибаемостью духа, внутреннею сдержанностью и одновременно - пылкостью нрава и отзывчивостью сердца. Особенно это было заметно в Дмитрии Николаевиче – сказалось, должно быть, нечто генное – пылкая кровь неукротимого и своенравного вельможи екатерининского времени, графа Николая Петровича и тихой, сдержанной, постоянно уходящей в себя, Прасковьи Ивановны, долгие годы бывшей просто крепостной актрисой богатого барина. Вот что писал о своем отце Сергей Дмитриевич Шереметьев:

“Он был необыкновенно вспыльчив, но держал себя “в кулаке”, хотя иногда этим пользовались: нарочно доводили его до раздражения, чтобы потом заставить его жалеть о содеянном, и тогда, от него можно было добиться всего как нельзя проще… Уволить кого-нибудь было для него наказанием, но и нарушение дисциплины не мог терпеть спокойно!

Его мало понимали, доброту считали - безрассудством, нелюбовь ко Двору и Монаршим милостям – гордынею, говорили частенько, что граф - неискренен, но всё это были лишь поверхностные, неглубокие суждения… Натура его, как сильные, но тихие воды, скрывала в себе много ценного, истинно “жемчужного” , неподдельного! Был в нём некий скрытый огонь, “чистый свет от лампады”, то, что привлекало к нему людей независимо от возраста и звания.

“Многие упрекали его в стремлении отдалиться, - пишет сын. – Он, действительно, избегал знакомств и встреч, особенно, в последние годы. Отчасти это объясняется тем, что ему трудно было просто показаться на улице. В Москве его стерегли на разных перекрестках, следили за его прогулками и набрасывались на него с различными просьбами и вымогательствами. Было время, когда весь воздвиженский дом (дом в Москве, на Воздвиженской улице – автор) наш, со всеми флигелями его, исключительно был занят даровыми квартирами, служащими лицами и пенсионерами. Ни одной квартиры не сдавалось внаём, а вдоль решётки дворца, выходящей на Никольскую улицу, ютились лавки торговцев старыми книгами.”
Дом на Воздвиженке всегда был полон гостей, званных и названных, бедных и богатых, просто - приживал. Кого там только не было: художники, музыканты, чудаковатые старухи, забывшие своё имя и фамилию, но постоянно в кого-нибудь влюблённые, в том числе, и в самого хозяина!

В доме постоянно звучала музыка: Дмитрий Николаевич, сам незаурядный музыкант и композитор, деятельно опекал и поддерживал великолепный шереметьевский хор певчих, и создал первую в России бесплатную музыкальную школу – с помощью друга Дмитрия Бортнянского - Дегтярёва. В доме на Воздвиженке бывал композитор Варламов, и с ним вместе Дмитрий Николаевич певал романс “Пловцы”, русские песни или же - трудные арии из хоровых кантат Бортнянского.

Однажды Дмитрия Николаевича пригласили на музыкальный вечер, по рассеянности он приехал в дом по соседству. Ошибка, конечно, быстро разъяснилась; но хозяйка дома, увидев в руках нечаянного гостя ноты для пения с красивейшею мелодией, попросила его пропеть с нею. “ …кончилось тем, что отец провел у неё весь вечер, его не хотели отпустить, и он вовсе не попал к тем, кто его звал!” – с улыбкою писал об этом случае Сергей Дмитриевич. Бездна шарма, сердечности и теплоты, часто искрящаяся через край, служила графу Шереметьеву порою весьма плохую службу!

Он никогда не искал при дворе ни чинов, ни богатства, не ласкался к “сильным мира сего”, но пользовался неизменною благосклонностью Александра Первого, и ходил придворный слух, что тот даже сватал графа к своей незаконной дочери от княгини Нарышкиной, княжне Софье. Но всё так и осталось лишь глухим слухом!

Молодость, проведённая Дмитрием Шереметьевым среди блестящих кавалергардов, поклонников балерины Истоминой, любящих покутить и освистать блестящее представление во французском театре “на Каменном острову” никоим образом не испортила цельной натуры Шереметьева – он остался самим собою – Человеком, не терпящим никакого насилия и принуждения, не признававшим никаких компромиссов с совестью.

Шереметьева никогда не могли упрекнуть ни в одном неблаговидном поступке, но его часто называли “уклончивым человеком”, а после декабря 1825 года и вовсе не могли понять его постепенного “ухода в тень” от Двора, хотя всё объяснялось довольно просто и одновременно - сложно: положением своим и Честью дворянской он был поставлен “Царю на службу”, родственными узами же - связан со многими “ сиятельными мятежниками” , а по нравственным убеждениям своим - никак не мог оправдать ни пролития крови, ни насилия, с которого началось новое царствование.

14 декабря 1825 года он должен был скакать на Сенатскую площадь с тем, чтобы вывести свой полк на усмирение восстания и ударить по мятежникам картечью. Но граф предпочёл остаться в стороне от кровопролития, да, благо, тут и лошадь его, испугавшаяся свиста пуль и криков раненых людей, захромала, потом взвилась на дыбы и едва не сбросила седока. Увидев, как барону Веллио картечью оторвало руку, Шереметьев бросился помогать конногвардейцу, и вместе с ним вернулся в Фонтанный дворец, сказавшись больным горячкою. От нервного потрясения он, действительно, опасно заболел.

По всей вероятности, именно с того дня стал избегать Дмитрий Николаевич явного царского благоволения и царских милостей, хотя Николаю Первому очень нравился образованный, безупречно – светский красавец - граф и, на первых порах, Император приблизил его к себе, назначил даже флигель - адъютантом, и поднимал на дворцовых ужинах бокалы с вином за его прекрасную жену, Анну Сергеевну Шереметьеву.

Дмитрий Николаевич женился по страстной любви на своей дальней родственнице, блистательной музыкантше, большой поклоннице Листа и Шопена, которые, будучи на гастролях в России, играли на больших музыкальных вечерах в её доме и считали для себя огромной честью быть знакомыми с ней! Фредерик Шопен посвятил ей прекрасный этюд “Листок из альбома”. Анна Сергеевна изумительно пела и вообще - была прелестным человеком редкой души и ещё более редкой красоты, на которую неосторожно и загляделся Властитель России и Владетель самого большого в Империи “гарема” из жен царедворцев и русской знати!

Дмитрий Николаевич, мгновенно заметя сие пылкое венценосное внимание, подал внезапно в отставку, вызвав этим неописуемый гнев Государя и… спокойно удалился в своё великолепное поместье Кусково! Там с прекрасною графиней они мирно пережидали “царскую грозу – немилость”, занимались обустройством имения, тратили огромнейшие суммы на благотворительность, давали красивейшие музыкальные вечера и концерты и каждый год, в Странноприимном доме, в Москве, на Сухаревской, разыгрывали неустанно огромную беспроигрышную лотерею для сотен невест – бесприданниц, по завещанию графини - певицы, Прасковьи Ивановны Шереметьевой, чья воля свято и неуклонно исполнялась всеми: в поздней ветке рода Шереметьевых эту Женщину и Артистку от Бога почитали трепетно потомки, внуки и правнуки, как Ангела – хранителя сиятельной Фамилии!

Графиня Анна Сергеевна, милая, умная и внимательная ко всем в своем обширнейшем семействе, расцветала блестящей красотою счастливой замужней женщины. Стала матерью – в 1844 году родила Дмитрию Николаевичу сына Сергея, наследника родового титула Шереметьевых.,. очень похожего на неё внешне.

А в 1849 году… внезапно скоропостижно скончалась при невыясненных обстоятельствах. Как ни горько и страшно это говорить, но, скорее всего, графиня Анна Сергеевна Шереметьева была отравлена кем-то из поваров по наущению завистников и противников графа Дмитрия Николаевича. Она была женою богатейшего человека в России - после Императора вокруг её имени всегда плелись интриги и сплетни, всегда было множество недовольных “широтою натуры” и благосердием четы Шереметьевых, многим всё это “застило глаза” пеленою злобы. Ничего неизвестно доподлинно, кроме одного: однажды за ужином в Кусково, во время отсутствия Дмитрия Николаевича, – тот был по делам в Санкт –Петербурге – графине подали бульон, она съела его, почернела на глазах, и тут же упала замертво!

На истошные крики прислуги тотчас прибежал домашний врач, но было поздно.

Дмитрия Николаевича почти сокрушила внезапная смерть жены. Он заперся у себя после похорон, сутками не выходил из кабинета, отдавая только краткие распоряжения относительно маленького Сережи. Никакого дознания по делу об отравлении её сиятельства графини не было. На том настоял сам Дмитрий Николаевич, и при Дворе, скрепя сердце, с ним согласились. Трудно теперь понять логику поступка графа, безмерно любящего жену, но он был верующим человеком и даже - фаталистом и считал, что право карать и судить имеет только Господь Бог, более – никто, и за всё воздается людям по делам их, рано или поздно!

Какое-то время спустя Дмитрий Николаевич вновь женился – на вдове - дворянке Александре Григорьевне Мельниковой, надеясь, вероятно, подарить мать маленькому Сереже. Благое желание это не сбылось, а превратилось в ещё одно горькое полупредание – полубыль рода Шереметьевых. Впрочем, это предание так зловеще реально и даже - современно, что не хочется и называть, то, что произошло дальше, таким вот словом!

Итак…

О второй графине Шереметьевой неизвестно совершенно ничего, кроме того, что она пыталась властно отобрать у единственного сына Дмитрия Николаевича, Сережи, все права на огромное наследство, и почти уговорила мужа написать завещание в пользу её собственного сына от первого брака, Александра. Как узнаваемо, как банально, и как трагично, не правда ли. Умнейший и обаятельнейший человек не устоял перед женским коварством, лестью, хитростью, слезами, чем ещё?..

Обладая пылким и благородным сердцем Шереметьев мог и влюбиться и увлечься, но такая Любовь, в свете которой родился когда - то он сам, и которая озарила потом лучшую половину его жизни, встречается не часто, увы!

Неизвестно, чем бы закончилось всё это, и куда завели бы Дмитрия Николаевича чары и уговоры второй супруги, но он как-то вовремя одумался. Почти вовремя. По завещанию, в качестве майората (неделимого имущества, передающегося старшему в роду – автор.), Сергею Дмитриевичу отошло только имение Михайловское, всё остальное он приобрел у сонаследников, выкупая имения по долговым распискам…

Увы, Александр Мельников, не обладал тем природным высоким чувством Чести, которое было присуще представителям рода Шереметьевых, что тут сделаешь!

Немного жаль! Ещё одна нераскрытая тайна Шереметьевых, ещё один ускользнувший навсегда образ..

А, впрочем, может быть, это и есть, то самое “за всё воздастся” в которое столь фатально верил Дмитрий Николаевич Шереметьев? Кто знает? Кто может судить? Кроме Господа Бога?

Всевышний судил “Своею мерою” и самого Дмитрия Николаевича. Окруженный множеством слуг и докторов в нелюбимом им Кускове, он все – таки умер в одиночестве: ступил на порог кабинета и упал… Случилось это 12 сентября 1871 года.

“Крестьяне несли его на руках через всю Москву, к пути следования в Александро–Невскую Лавру, где, согласно завещанию, погребён он был рядом с отцом и матерью, графиней Прасковьей Ивановной. Когда он лежал в гробу, черты лица его выпрямились, и меня поразило сходство его с нею! – писал с горечью Сергей Дмитриевич Шереметьев.

Мне, кропотливому биографу, изучавшему немногочисленные страницы жизни Дмитрия Николаевича Шереметьева показалось, что похож он был со своею матерью не только лицом, но и Судьбою, озарённой светом Любви, пусть и трагическим, но - Светом, перевоплощенным в конце жизни в покаянное Милосердие с оттенком неизбывной горечи!

Любовь в роду Шереметьевых часто ходила об руку с Горечью. Можно увидеть это, проследив внимательно их Судьбы.

Но иначе они не были бы - Шереметьевыми, водрузившими на ворота своего дворца герб со словами “Бог сохраняет всё!” А если Бог есть - Любовь, то именно Она и сохранила для нас, потомков, неискажёнными черты того, о котором я Вам сейчас рассказала..

12 июля 2010 года. Макаренко Светлана.

В ходе работы над данным очерком, в качестве источника мемуаров С. Д. Шереметьева использована книга А. И. Алексеевой “Кольцо графини Шереметьевой”. (Личное собрание автора)