Тихим шелестом степь ковыльная

Провожала в дорогу дальнюю.

Шапка острая, бурка пыльная,

Журавлиная песнь печальная.

Бьюсь до гибели, до последнего,

В ожиданьи чего-то лучшего,

И оставил мне хан в наследие

Имя грозное и могучее.

Запорожская кровь, татарская,

Золотая орда кровавая…

Кровь казачья, а может, ханская

Рода нашего стала славою.

1996 г.

Сжав крылья в кулаки у ядерной воронки,

Забывший навсегда прощения наказ,

Пусть в громовые дни грядущей расчленёнки

Печальный серафим помолится за нас.

Наш шарик голубой, насаженый на вертел,

Сегодня исчерпал у Вечности кредит,

И пишет на стене, как лозунг: “После смерти”

Гноящейся культёй ребёнок-инвалид.

Здесь тени прошлых войн на гусеницах танков,

Работы мужика, ушедшего в запой.

Охотник, дострели изломанных подранков

Не ведающей чувств желанною рукой!

Нам обеспечен крест и гвозди сквозь ладони,

Но, стона не издав, пройдём через толпу.

Так на убой идут породистые кони,

Так провожает их оставшийся табун.

Гремит калейдоскоп, зеркальный провокатор,

Из множества картин я вижу лишь одну:

Железною змеёй вагон-рефрижератор

На запасном пути Ростова-на-Дону.

Вселенная слюной заходится в эфире,

В скафандре кислород затяжкою одной…

Но знайте! Были мы в подлунном этом мире,

Сжигавшие мосты всегда перед собой…

1998 г.

Мы увидимся вновь (не спеши попрощаться навеки!)

В полуночном вагоне, летящем сквозь дождь и пургу.

Это будет, поверь – так весною сливаются реки,

Так дрожит Млечный Путь, отражаясь на чёрном снегу.

Будут стуком колёс убаюканы наши тревоги,

Повстречаются взгляды, забыв о добре и о зле,

На один только миг… а потом разойдутся дороги,

Я уйду, будто сон, растворившись в заснеженной мгле.

1996 г.

Захлопнулось последнее окно,

Мосты горят, сомнения забыты,

И кровь, как веселящее вино,

Скатилось вниз, на каменные плиты.

Глаза горят, как факелы в ночи,

Клубами дым пульсирует в реторте,

Последний литр, испытанный в печи,

Струится по иссушенной аорте.

Удачный выход давних неудач.

На удивленье алчущему сброду

Вооружённый знанием палач

Натужно изнасиловал Природу.

1999 г.

“Пошли, - сказал пастушок Стефан,-

Блажен, кто верует, ибо спасён.

Расступятся море и океан,

В жертву агнец не зря принесён”.

И шли они, пальцы сбивая в кровь,

Дети месили ногами грязь.

Кольцо замыкается вновь и вновь,

С тупой безнадёжностью каждый раз.

Сицилия, Углич, Париж и Москва,

Глазами по карте – и вверх, и вниз…

Возможно, я в чём-то не слишком права,

Простите за детский максимализм.

Возможно, что легче закрыть глаза,

В конце тоннеля не брезжит свет…

Тогда от чего по щеке слеза

Ползёт, оставляя блестящий след?

По всей Земле, через тьму времён,

Тянется шрамом бездонный ров.

Встают, прерывая тяжёлый сон,

Блистая глазницами черепов…

И кажется мне, в этот тяжкий час

На мне, словно камень, лежит вина.

За то, что когда-то убили вас,

Ответ держать буду я одна.

Дети, познавшие этот путь,

Мой голос пусть вашим станет на миг.

Клянусь, я спокойно не дам уснуть

Миру, что плаху для вас воздвиг!

Бегу я, пока хватает сил,

Свою эстафету держа в руке,

Пока над бездной ещё висит

Планета на тоненьком волоске…

1999 г.

Ночь вырвала клинок Луны

Из серых сумеречных ножен,

И ствол морщинистый сосны

На груды пепла стал похожим.

А саженец – на мощный дуб,

Кора – что лагерная роба.

И падал снег, как острый зуб,

На сахарную кость сугроба.

А звёзды рушились в затон,

Грозя желания исполнить…

Клинок – часы иных времён –

Пробил насквозь тугую полночь.

Тогда, в прореху бытия,

За угасающим стилетом

Я вышла. Голова моя

Светилась ровным

лунным

светом…

А море было виноградным.

До бесконечности и – за…

Как мякоть винная прохладным,

Змеисто-гибким, как лоза.

И в кубке, матово-хрустальном,

Луна монетой шла ко дну.

А звёзды рыбьими хвостами,

Плескаясь, пенили волну.

И залпом осушая плошки

Тысячелетних черепков,

В античной затонувшей роще

Бродили тени облаков…

Разводами птичьих крыльев

Завешенный холст пространства

Присыпан тончайшей пылью

Взорванного собора.

Осыпалась. Вот – фундамент

Даёт основанье храму.

Я вижу, как тяжкий камень

Уходит в сырую яму

И стенами прирастает,

Венчается куполами…

Опричник метёт и лает,

И зябнет свечное пламя

В жаркой руке владыки…

Неладно в стране, и ладан

Пожаром смердит великим,

И смерды секиры ладят,

И точат собою колья…

Утёрся закат рубахой

Алою… Храм намоленный

Стоит по пути на плаху.

В смиренной громаде храмины

Время картину пишет.

На ней, алтарём придавленный,

Священник уже не дышит.

Но вижу – в убитой обители

Молится он о мире

Скорбным иконам жителей

Гурьянова и Каширы.

Когда загустевший древесный сок

Забулькал в земном котле –

Айва почувствовала цветок

На третьем своём стволе, -

Так пальцы оторванные солдат

Пытается сжать в кулак…

Щепотью сложил лепестки закат,

И пахнет айвою мрак.

Тело третье висело ещё,

А дух поднялся и пошёл…

Наверно, подставил ему плечо

Срубленный третий ствол.

Заплакал за толстой бронёй черепной

На третьи сутки как раз,

Пожарищем Третьей войны мировой

Выжженный третий глаз…

Исхлёстанных солнце не ранит спин.

Идут, не сминая травы,

Поэт и крещённый распятием Сын,

Покрытые цветом айвы…

Сквозь лист виноградный

Слежу за Луной

Зелёный тени

Ложатся на блюдо.

Мой нервный окурок

Покрыт пеленой,

Чешуйками пепла.

Мне скоро отсюда…

Как быстро кончается

Медленный дым,

Луна закатилась в него

И погасла.

Нет, сморщила нос

До размеров звезды!

Лицо истекло,

Как часы

Или масло.

Посмертная маска…

И вогнутый взгляд

Как слепок потерянного отраженья.

Не та ли, которая

Время назад

Водою заполнилась

После паденья

Ствола

Или тела

В озеро…

На крапивной грядке вызреваю мыслью.

Мимо лежит муравьиный путь.

Плюнуть в небо. Качнуть коромысло.

Подняться, и уехать куда-нибудь…

Где статуи на площадях привокзальных

Давно заросли паутиной дождей,

И медленно, шпагами спиц вязальных,

Вяжут меня, собак и людей.

Одних надевают на голое небо,

Другие за клубочком уходят прочь,

А я уткнулась в тебя до востребования,

С дырами звёзд шерстяная ночь.

И внезапно пойму, что зелен твой свитер.

Преданные братцы, сестрицу простите,

Убегающую на круги своя

По воде…

Опрокинутыми лодками нахохлилась пристань.

Неповерившие перевозчики спокойно спали.

Неразглядевшие сверлили землю

глазами.  Нефть подступала к горлу.

Чистые руки ждали фонтана.

Иона ждал своего кита…

Дрожь колен из руки в руку

пересыпал. Восходило время

сквозь зеркальные стены ливня

на горящую площадь заката,

где Иона ждал своего кита…

Сохрани, Господи, его готовность!

Китобойная бригада понесла вахту.

что Иона ждал своего кита…

да небольшое пятно на солнце,

такая крошечная фигурка,

с глазами огромными,

на всё небо,

слепыми,

залитыми верой в чудо…

Сохрани, Господи, его готовность!

Китобои выполнили план выше ста.

Иона ждал своего кита,

чтобы родиться на другом берегу.

Берега расходились, пропуская ночь,

сберегая тайну,

отражая всё,

нерождённое прежде.

Луна цвела.

На волнах колыхался молочный плод,

гарпуном устремляясь к его груди…

Иона встретил кита своего.

2009 г.

Поднимает над нами знамёна.

Облаков купола

Поднимают окрестных ворон

Выше южной зимы

С неизменным весенним уклоном

Только лужи на розлив

И кружек малиновый звон.

Только вольтовы дуги котов

Освещают подъезды.

Над скорлупками лампочек

Крыльями хлопает тьма.

Водяными знаками дождь

Пишет летопись нашей болезни,

Потому что недавно

Пошёл вместе с нами с ума.

Дарят гулкие арки

Подковы на счастье гулякам,

Реют флаги трамваев,

Прополосканные в колее.

Здесь Венерами пни

Восстают из понтийского мрака

И поднятием рук

Свою честь

Отдают золе…

2010 г.

Посылали на небо

Божью Коровку за правдою.

Взлётная полоса

Цветами теперь запрятана…

Не объездил радугу,

Но солнце с тех пор

Покрылось тёмными пятнами.

И прячась в очередном

Переулке матовом

В каждом летящем булыжнике

Видели Вестника.

Да последние стаи

Наш горизонт опечатали.

А последний свет

На фонаре повесили…

Но когда наше время

В муку перетрёт булыжники,

Обернутся радугой

Я найду Коровку

Меж корешками книжными,

И глаза у неё

Будут до боли знакомыми.

2010 г.

Где, сквозь лучистые выбоины в расписном небосводе,

Рады слетаться взглядами ранние звёзды.

Проклюнув закат, звезда становится светом.

Красную скорлупу качает зыбкая лужа.

А где-то космический уголь хранит отпечаток скелета,

Из чёрных глазниц высыпается древняя роспись…

Но песенка птичья с разбега сюда долетает,

Но лики святые уже настоялись на травах.

Кирпичная кладка, треснув под тяжестью неба,

Осыпалась в воду… И звёзды воистину светят!

Рождается свет, и следы его крестообразны.

Купельные воды плещутся в красной скорлупке,

И птицами брызги летят, а в них отражается роспись:

Скорлупу облаков разбивает растущее Солнце.

2010 г.

Принеси меня тревожной ночью

На порог, поросший земляникой.

Опусти в зелёную утробу.

Опусти струящиеся кисти

На глаза, наполненные снами.

На ладони положи мне зёрна,

Чтобы крепче приросла я к дому.

Чтобы ветер в скважине замочной

Шевельнулся, двери открывая,

Поджигая нефть ночных предчувствий

Перекатом южного сиянья,

Всполохами светляков и ягод.

Слюдяные окна насекомых

Распахнуло ветреное утро,

Осыпает занавес тумана,

Засыпает ночь на дне колодца,

На глазах воды лежат монеты,

Сквозь меня просвечивают корни,

Сквозь меня лежит моя дорога.

Травяные стрелы в круге солнца

В моё время падая, сомкнулись

В тихий час, поросший земляникой

Шёпотом проник грядущий ветер

В раковину высохшей улитки

И в прозрачном доме заблудился,

А меня оставил на пороге…

2010 г.

Насекомые пляшут над нашим огнём,

Потирают деревья замёрзшие ветви.

А в чернильницу следа стекает дождём

Молниеносная карта ушедшего ветра…

Ляжет в трещину камня гремучее солнце.

А под камнем коренья и кости сплели

На ушедшем наречии: "Всё обойдётся…"

Обойдёмся и мы, ковыляя в степях,

Где ковыльное море сгорает от жажды,

Где заполним тенями пробелы в камнях

Или молнией с неба сорвёмся однажды.

И направятся ветры по нашим стопам,

Черепам и протянутым дружески пальцам,

Наклоняться к чернильницам или следам,

Дописать: "… если будет куда возвращаться".

2010 г.