Mедвежий угол

ХОДИКИ

Однажды на рассвете Захар увидел во сне голос. Проснувшись, он долго думал, как же это могло случиться. Другое дело, если бы он услышал его. По крайней мере, такое происходит с каждым. Но чтобы увидеть! Нет, в это никто не поверит, да еще и пальцем у виска покрутят. И все же Захар его видел. Он несколько раз закрывал глаза, напрягал память, но — ничего. Был и нету. Ни описать, ни сравнить с чем-то увиденным раньше он так и не смог. В то же время ему отчетливо запомнились увиденные слова. И звучали они так: “Помни, Захар! Что бы ты ни делал, на все расходуется твоя жизнь. Подумай, на что ты ее тратишь!”

“Неужели это и есть жизнь? — удивлялся Захар — Сорок лет — и все попусту? Кто-то уже генералом стал, кто-то в космос слетал, кто-то написал книжку, а я всю жизнь — в одной деревне! Только и было, что в армии служил, да и то в тайге, у черта на куличках охранял раке ты. С поста - в казарму, из казармы - на пост. Одно удовольствие — для начальства дичь пострелять, да в телевизор попялиться”.

Захару вспомнилось, как однажды, охотясь на лося, он переходил по бревну реку и поскользнулся. Вода уже корочкой льда затянулась. Вокруг - ни души. Сапоги хлебнули воды и потянули на дно, как гири. А туг еще и карабин, черт бы его побрал, бросишь — потом не выловишь. Еле выбрался. “А ну, как утоп бы?! - подумал он со страхом. - И жизни конец! А я ее так и не видел”.

Вспомнились Захару и другие случаи, но уже в деревне. То на лесоповале дерево рядом легло, то с медведем нос к носу столкнулся. А уж как лесником стал, так и вовсе худо: зверь не тронет — так человек с пулей повенчает.

“Эхма! — тяжело вздохнул Захар. — Вот так завалят — и баста. Жил человек и нету. А что видел-то? Что? Лес, хозяйство, Зойка — вот и вся жизнь!”.

От этой мысли ему стало совсем обидно. Вроде как, обокрали его. А тут еще старинные настенные ходики так-так стучат, будто специально напоминают, что жизнь проходит: тик-так, тик-так, тик-так... Муторно. Так и хочется сорвать их со стены и под одеяло спрятать. Захар даже, окинул взглядом неприбранную кровать, на которой примостился кот Филька, пушистый и наглый, как все деревенский коты.

- Зойки на тебя нет! — осипшим голосом пожурил Захар. — Уж она тебе...

Зойку он знал с детства. Ее отец, Емельян, друг погибшего на войне Захарова отца, часто захаживал к ним. Да оно и не мудрено. Зойкина мать умерла при родах. Связывать себя с другой женщиной Емельян не стал: то ли верность хранил, то ли боялся, что мачеха Зойку обидит. Так и жил бобылем, пока Захарова мать не овдовела. Ну а там, как говорится, и Бог велел. Сначала по хозяйству помогал: ну, потом заночевал, хотя его изба в двух минутах ходу от их избы стояла. А если взять во внимание, что обе избы стояли вдали от деревни, особнячком, то можно было считать, что и жили они одной семьей.

У Захара с Зойкой тоже все налаживалось. Родители уже поговаривали о свадьбе, как вдруг в лесхоз прислали молодого лесника. Курчавый, глаза голубые, силища такая, что и двум Захарам не справиться. Деревенские парни попробовали, да тут же и поостыли. В дружки записались, да над Захаром посмеивались, дескать, упустил бабу, не увидел.

Нy а Зойка - что с бабы возьмешь красавца лесника, так и вляпалась. Да та после его смерти еще четыре года никого к себе не подпускала. Уже и отца схоронила, и Захарову мать на погост проводили, а она все одна.

Да и Захар не приставал, свыкся. Все уговаривал себя. что без бабы оно и лучше. Никто тебе на мозги не капает, а уж с хозяйством он и сам хорошо управится. Тем более! что хозяйства того - корова Зорька, две свиньи, пес Дунайка, кот Филька да пара десятков глупых кур. Выйдет Захар утром: Дунайка скачет, будто век не виделись. Пока корову подоит, о жизни с ней наговорится, на судьбу пожалуется. Оно я легче. Свиней накормит и - в лес. Мало ли что людям в голову взбредет: то капканов наставят, то на медведя или сохатого соберутся, то срубить доброе дерево вздумают.

Откуда-то издалека доносилось уханье топора, гремела цепь, мычала Зорька, и визжали свиньи. И все это где-то: не здесь, не в избе и даже не в их деревне, а на какой-то другой планете, до которой Захару нет никакого дела.

Но стук топора становился все громче и громче. Сначала он проник в избу, а затем - и в голову Захара. Тюк! Тюк! Тюк! — стучало в висках. “Сенька, стервец, березу рубит, думает — меня дома нет” — догадался Захар. В его сонливом, туманном воображении нарисовалось белоствольное, с черными рваными мазками и раскидистой кроной дерево. Где-то глубоко в душе зашевелилась обида. Он даже заерзал по лавке и взглянул на валяющиеся возле порога грязные сапоги. Но тело не слушалось, и отяжелевшая голова свисала на грудь.

“Пусть рубит, - смирился Захар, - какая мне разница, ведь жизнь все равно уходит. Умру я, умрет Хромой, умрет и деревня. И кому будет дело до этой березы — сберег я ее или нет. Да и нам-то не все ли едино? Это тут мы мельтешим, суетимся и от страха перед смертью корчимся. А там — пустота, тишина и покой, вроде как и не было нас”.

Неожиданно в голову Захара вкралась другая мысль: “И чего это мы так сильно смерти боимся — скулим, воем, за соломинку хватаемся, будто без нас и мир не такой будет, и что-то очень важное человечество потеряет. А чего оно потеряет, если нас тут и раньше не было?! Совсем не было, пока не родились. Что скулить-то, когда не было. И опять не будет! А может, и то, что были, - тоже неправда! Может, это нам только кажется, а на самом деле нас вовсе и нет?”

Но тут Захар вспомнил о Зойке и почувствовал, как защемило в груди. В том, что Зойка была на самом деле, он усомниться не мог, потому что была она не только в их деревне, но и в его сердце. Она жила в нем еще с раннего детства, еще с тех пор, когда они шлепали босыми ногами

Речка эта в большей части петляла в лабиринтах тайги и только возле их деревни, выпутавшись из зарослей, словно блестящая сабля, рассекала на две части огромный цветистый луг. Кое-где ее исхудавшие в тайге воды заполняли впадины, которые превращались в глубокие озера, - в этих местах речка походила на брюхатую бабу, в глубине кишела самая разная рыба, а весной и осенью на глади озер селились огромные стаи гусей и уток.

Вот сюда и бегали Захар с Зойкой. Наловят рыбы и давай барахтаться. Крик, визг — а вокруг ни души. По краям озера — величавые кедры и сосны, на поверхности воды играют солнечные зайчики. Дунет ветерок с луга — принесет аромат цветов да сладкий запах скошенного сена. Хорошо! Беззаботно! Как и должно быть в детстве. Да только детство однажды кончается. Закончилось оно и у Захара с Зойкой.

Однажды вышла она из воды, как всегда, веселая и счастливая. Мокрые волосы, как у русалки, стекали по плечам и груди. Сквозь прилипшее к телу ситцевое платье, в котором Зойка купалась, проступали упругие соски, а в нижней части живота был отчетливо виден темный треугольник. И показалось Захару, что Зойка стоит перед ним совершенно голая, и не мог он оторвать взгляда от запретных мест, на которые еще несколько минут назад не обращал никакого внимания. И такие мысли пришли ему в голову, что даже дышать стало трудно, и сердце забилось не только в груди, но и в висках. Да так громко, что голова сотрясалась от каждого его удара. Захар впервые увидел в Зойке женщину.

Взгляды их встретились. Лицо Зойки вспыхнуло. Глаза стали большими и открытыми, доверчивыми и удивленными, как будто и она увидела Захара впервые. Они стояли как заговоренные. Но вдруг в глазах Зойки появилось беспокойство, а затем и страх. Она судорожно стала одергивать платье, отлепляя его от мокрого тела и, прежде всего от пылающей огнем груди. Но платье было очень коротким и тесным. Достаточно было одного неловкого движения, и взгляду Захара становились доступными оголенные бедра и даже часть взволновавшего его сокровенного места. Пытаясь хоть как-то прикрыть наготу, Зойка скрестила внизу руки и беспомощно взглянула на Захара. Он увидел в глазах ее слезы. Увидел и виновато отошел в сторону. Они не сказали друг другу ни слова, но Захару казалось, что между ними состоялся очень серьезный, очень важный и откровенный разговор.

Домой тоже шли молча. Захару хотелось обнять Зойку, прижать к себе и еще раз посмотреть в глаза. Он знал, что увидит в них те же чувства, которые внезапно вспыхнули в нем. Знал, что в эти минуты она настолько беззащитна, что не сможет противостоять любому его желанию. Знал, и поэтому даже не брал ее, как обычно, за руку. Ему уже не верилось, что еще вчера он кувыркался с Зойкой на песке, дотрагивался до ее груди и бедер и не чувствовал при этом стыда. Сегодня он трепетал только от одного взгляда на ее прекрасное тело и боялся даже прикоснуться к нему. Какая-то невидимая, но очень крепкая стена встала между ними.

Но через месяц в деревне появился Федор, а с ним появилась и щемящая боль в сердце Захара.

Только спустя четыре года после смерти Федора эта боль ушла. Вернее, ее исцелила Зойка. И случилось это осенью. Уже стемнело, когда Захар услышал взвизгивающий от радости лай Дунайки. Зойка вошла без стука. Поставила на табуретку большую корзину. Вынула из нее разную снедь и по-хозяйски накрыла на стол. В центре стола водрузила бутыль с закрашенной ягодным соком самодельной водкой.

- Ну-у, - не поднимая глаз на Захара, тихо спросила она, - чего сидишь? Иди...

А потом были слезы. Захар так и не понял: были это слезы радости от долгожданного соединения с ним или горькие слезы прощания с бывшим мужем Федором.

Уснули только под утро, а когда он проснулся, Зойки уже не было. Видать, не захотелось ей дополнять словами то, что уже было сказано чувствами.

Так и пошло с тех пор: то она к нему — то он к ней. Выпьют, посидят, потешатся — и каждый к своему хозяйству. Захар всерьез задумался о женитьбе и даже решился. Но однажды ночью услышал, как Зойка разговаривает во сне с Федором. Услышал — и передумал. Да и потребности в этом особенной не было. В деревне их и так давно поженили. Детей у Зойки с Федором не было, не получалось и с ним. “Видать, на роду так написано, — с грустью подумал он. — Уйдем оба, и все этим кончится. Что жили, что нет, — все едино”.

Захар вновь вспомнил о голосе, который приснился ему на рассвете. С опаской взглянул на ходики и удивился. Они не тикали. Стрелки, словно вздернутые усы гусара, показывали начало девятого. “Вот-те на! — удивился он. — День прошел, а я и не заметил!” Но тут он услышал взвизгивающий, словно жалующийся кому-то голос Дунайки, скрип двери в сенях и торопливые шаги. Затем отворилась дверь в комнату и в проеме появилась Зойка.

- Что случилось, Захар? — запричитала она с самого порога. — Свиньи не кормлены, визжат как резаные! Зорька мычит! Дунай воет! Сенька Хромой, чтоб ему пусто было, березу срубил! Городские с ружьями понаехали и в лес подались. Да разве ж такое при Федоре было?! Разве можно так?!

Зойка подошла к нему и прижала его понурую голову к своей мягкой и горячей груди.

На скрещенные возле колен, грубые от тяжелой работы Захаровы руки упала слеза. Он вздрогнул, поднял отяжелевшую голову и удивленно посмотрел на Зойку.

Он почувствовал на щеке ее теплую, ласковую ладонь.

В комнату тихо вползали сумерки. В окно по-прежнему скреблась рябина. За печкой затрещал сверчок. Кот Филька потянулся и, крадучись, пошел на звук.

- Ходики! — не узнавая свой голос, хрипло произнес Захар. — Ходики стали.

- Ходики? — удивленно спросила Зойка и подошла к стене. — Да как же не стать, когда ты не натянул цепочку. Она бережно подтянула груз, и комната наполнилась убаюкивающим тиканьем: тик-так, тик-так.

Неожиданно Захар вспомнил о некормленых животных, о срубленной березе и...о несостоявшейся женитьбе. Вспомнил — и ему стало стыдно. “И приснится же такое! — подумал он об увиденном во сне голосе. — Разве бывает так, чтобы голос увидеть? Чепуха какая-то. Или нет? Вед был же голос!” Первый раз в жизни Захар с надеждой посмотрел в угол, где когда-то висела икона. Но в комнате уже было темно. Тик-так, тик-так, тик-так — тихо стучали ходики. Т-р-р, т-р-р, т-р-р - передразнивал их сверчок.

Захар почувствовал прижавшееся к нему горячее тело Зойки, чувствовал на себе ее теплый и заботливый взгляд... и ему было хорошо. Ему хотелось верить, что икона на месте и что ее никто и никогда не снимал. И вдруг он понял, что голос, который он видел во сне, был чем-то похож на эту икону.

- Захарушка, - смущенно проговорила Зойка, - а у меня к тебе радость!

Она бережно взяла его холодную руку в свои горячие, пахнущие свежим хлебом ладони и осторожно прислонила к животу. У Захара сперло дыхание и часто забилось сердце. Он ничего не сказал, а лишь вопросительно посмотрел в темноту, откуда исходил на него любящий теплый взгляд.

- У нас будет ребенок! — смущаясь от счастья и слез, гордо сказала она.

- Ребенок?! — удивленно и даже испуганно переспросил он. Ему еще не верилось, что жизнь возвратилась и что все, что происходит с ним в данную минуту, происходит реально, а не в воображении.

За печкой по-прежнему трещал сверчок, и хоть она была не топлена, в избе стало тепло и уютно. Мирно тикали ходики. Но они уже отсчитывали не уходящую жизнь Захара, а собирали по секундам еще не появившуюся на свет восходящую жизнь нового человека: тик-так, тик-так, тик-так...

ФЕДОРОВ КРЕСТ

Зaxap много раз слышал от долгожителей деревни о существовании в тайге “сатанинских кругов”. Некоторые старики называли их “блудными”, потому что оказавшийся в них даже самый опытный охотник терял всякий свой навык и блудил по тайге, как охмуренный. Причем круги эти, по рассказам старых охотников, возникали в самых неожиданных местах — иной раз даже вблизи деревни. Охотник бродил по кругу и никак не мог выйти из него. Ни лай деревенских собак, ни пальба из ружей спохватившихся односельчан помочь не могли. Если заблудившийся и слышал их, то непременно с другой стороны. Думал, что идет к людям, а оказывалось, что в совершенно противоположную сторону, пока не забирался в самое глухое, гибельное место. Считалось, что из “сатанинского круга” можно было выбраться, только прочитав какую-то особенную молитву. Но молитвы этой никто не знал, потому что передать ее другому человеку можно было только перед смертью. Как передашь, так и умрешь сразу. Умирать же никому не хотелось.

Сказывали, что один парень, попав в такой “сатанинский круг”, не стал понапрасну искать дорогу домой, а вырыл землянку и жил на одном месте. Научился вытирать из дерева огонь, ставить ловушки, вялить мясо, грибы и ягоды, так и жил много лет, пока в сущего зверя не превратился, даже шерстью оброс.

Однажды наткнулись на его жилище геологи. Стали ждать. Да не тут-то было. Почуял он их и ушел в более глухое отдаленное место. Кое-кто сказывал, что видел на снегу следы его босых ног. Да только пойди проверь — и сам в этот круг угодишь. Так и забыли о парне, или звере таежном, это уж как посмотреть.

Захар в эти рассказы верил, но только с похмелья, когда и без людских баек черт знает что привидеться может. И вот те на! Заблудился. Да так странно, что и сам не поверил.

Случилось это, когда сыну Федорке исполнилось четыре года. Захар хотел назвать его Силантием, в честь своего отца, но Зойка запротивилась: “Ежели, - говорит, - родится дочь, называй, как знаешь. А если сын, пусть будет Федором”. Захар понимал, что Зойка это хотела сделать в память о своем первом муже. Оттого и противился. Да Зойка и не скрывала: “Разве Федор плохой человек был? — говорит. — Разве уважением людей не пользовался?! Или тебе что-то плохое сделал? А то, что замуж за него вышла, так ведь это не он, а я решала. Неужели память о таком человеке оставить нельзя?!”.

И верно, признавался себе Захар, ничего худого в этом нет. Федор уже более восьми лет как помер. За могилкой его они вместе с Зойкой ухаживали. Иногда Захару даже казалось, что Федор - брат его, потому что относился всегда к нему с добром и совестью. Однако что-то все же мешало Захару. То ли ревность, то ли обида тайная за то, что Федор у него Зойку увел, то ли еще что-то. И все же решился. “Пусть будет Федор!” Сказал сам себе, а потом и Зойке. Сказал и почувствовал к себе уважение. Вроде какую-то преграду одолел, после которой при встрече с сельчанами он уже не ссутуливался как обычно, а здоровался подчеркнуто громко, с достоинством. Вот, мол, мужик перед вами, что ни на есть зрелый, а не слюнтяй какой-то!

Сельчане это тоже приметили и стали величать его по отчеству: кто Силычем, а кто и Захаром Силычем. И так это хорошо было, что Захар стал в тайгу ходить не как обычно, через окраину, а непременно мимо дворов сельчан, чтобы все видели.

- Никак патрулировать, Захар Силыч, идете?! — кричала ему с крылечка Зойкина подруга Фроська.

- Как положено! — отвечал он с достоинством и напускной серьезностью. — Нешто лес без догляду быть должен! На то и приставлен.

Но самая приятная перемена произошла с Зойкой. Раньше, бывало, после вечерней дойки усядется она на крылечке и на звезды смотрит. Вроде бы есть она тут и в то же время ее здесь нет. Зови не зови — бесполезно. Летает себе в этих звездах, то ли ищет кого, то ли зовет. Слез нет, а глаза плачут. Смотрит, как пес Дунайка, когда Захар его в тайгу не берет. Вроде бы спрашивает: “Чем провинился?”.

Но вот родился сын, назвали его Федором, и звезды забылись. Да и сама Зойка какой-то игривой стала, все подшучивает, подтрунивает и без причины хохочет. А когда ночь приходит, так ему в глаза смотрит, что у Захара даже дух спирает. Хочется жить вечно или умереть сразу.

Такую Зойку он никогда не видел, даже во времена их влюбленной молодости. “Вот уж бабы! — думал он, глядя на Зойку. - Вроде бы вся на виду, все знакомо и привычно, а стоит угодить ей, как расцветает в ней что-то такое, от чего голова у мужика от счастья мутится”.

Жизнь пошла, о какой Захар даже и мечтать не мог. Зойка и за Федоркой присмотрит, и по хозяйству управится, и для него доброе слово найдет. Четыре года как один пролетели.

И вот те на! Заблудился. Через плечо двустволка. В патронташе десять патронов. За спиной рюкзак с салом, хлебом, табачком и прочими припасами, которые он обычно в тайгу брал. А главное, куда ни глянь, везде все знакомо. Сто раз тут ходил. Каждый овражек, каждую звериную тропку наощупь мог угадать. Но стоило ему, как он считал, в сторону деревни пойти, как тут же тайга становилась чужой и незнакомой. Ручей вдруг тек не туда, куда должен. Сосна на пригорке почему-то другая. Да и сам пригорок не мхом, как обычно, покрыт, и не пологий, а крутой и лысый. Ну все не так, как было раньше! Захар и зарубки делал, и на дерево забирался — ничего не помогало. А тут еще, как назло, небо тучами обложило. Ни по солнцу, ни по звездам не угадаешь. Да еще и дождь моросит, мелкий, колючий, куда ни глянь — все как в тумане.

Бродил Захар более суток. Ослаб, промок, а главное, совсем надежду потерял. То ли с головой что-то случилось, то ли действительно в незнакомое место попал. Делать нечего. Нарубил еловых веток, соорудил возле упавшей сосны шалаш. Залез в него, сидит, думает. Страха настоящего еще нет, но на душе муторно. “А ну как не выберусь! — думает он. — Ведь бывало такое даже с опытными охотниками”. Тут-то ему и припомнились рассказы о “сатанинских кругах”. И так обидно стало, что хоть волком вой. Жизнь наконец-то в светлую полосу вошла. Зойка слюбилась. Сынишка подрос. В деревне зауважали! Жить бы да радоваться! А тут такое! Неровен час так в тайге и загнешься!

Себя же Захар плохим человеком не считал. Однажды священник уговорил его в грехах покаяться. Так, житейские мелочи разные: обида на Зойку, зависть к Федору, Семена Хромого чуть не прибил за спиленную березу, ну и, конечно, выпивка. Но ведь и она — только по праздникам и изредка в получку. Другие каждый день хлещут — и ничего. А то, что у них с Зойкой произошло, так священник сказал, это не считается, потому что они расписались. Вот, собственно, и все грехи, какие он тогда вспомнил. Потом, правда, вспомнил еще какие-то мелочи, но это уже после причастия, а значит, и они уже списались. Нет, плохим человеком он себя не считал. “И вот те награда! — с обидой подумал он. — Сдыхай тут, как зверь. Даже и поговорить напоследок не с кем!”.

Проснулся Захар от холода. Уже светало. Он высунул голову из шалаша и поежился. По-прежнему моросил дождь. Пахло гнилой древесиной, грибами и хвоей. С ветки стоявшей неподалеку сосны сорвалась какая-то птица и, громко хлопая крыльями, улетела прочь. “Небось, сова засиделась,” — подумал Захар и стал разводить в шалаше небольшой костерок. Нужно было просушить одежду и хоть немного согреться. “Патроны, еда, табачок есть. Как-нибудь перемогу, — думал он. — Главное, не застудиться и не поймать горячку”.

Костер сначала дымил, да так, что Захару пришлось на время выбраться из шалаша, но потом взялся и затрещал. В шалаше стало тепло и уютно, только снаружи он напоминал парную. Это испарялась вода с намокших за ночь еловых веток.

Захар разложил продукты и собрался есть, но, взяв в руки краюху хлеба, задумался. Он всегда относился к хлебу с особым почтением, а в этот раз ему показалось, что от хлеба исходит еще и тепло Зойкиных рук. Припомнилось, как Зойка, закатав рукава, месит тесто, как ставит хлеб в печь и достает из нее румяные булки. Вся изба наполняется таким божественным запахом, таким уютом и теплом, какого больше нигде не бывает. Зойка веселеет, щеки румянятся, глаза ее становятся добрыми и светлыми. Она смотрит на хлеб с таким умиротворением, с такой любовью, как может смотреть только на их сынишку Федорку. Даже на Захара в их самые счастливые минуты она смотрит как-то не так.

Бродил долго, ощупывал почти каждое дерево, делал зарубки, но к вечеру опять вышел к тому же месту, где ночевал. Та же сваленная сосна, разбросанный шалаш, черные, промокшие угли от костра. Еще несколько часов тому назад ему казалось, что он нашел дорогу в деревню, что она совсем близко. Он даже пальнул пару раз из ружья для верности. Но никто не ответил, хотя каждый таежник знал, что в такую погоду в тайге зря стрелять никто не будет. Не ответили, а значит, и деревни там не было. Показалось только.

Пришлось вновь собирать шалаш. Но в этот раз Захар его сделал добротно, даже еловыми ветками устелил. Подсобирал дровишек, надрал коры. Все с запасом, на случай если и завтра дорогу не найдет.

Оказалось, не зря старался. На следующий день он дважды ходил на поиск и дважды возвращался к тому же заклятому месту. Пришлось и эту ночь пережидать в шалаше. А там и беда поспела. Решил он на всякий случай запастись мясом. Подстрелил куропатку, да, видать, неудачно. Взлетать не взлетает, но и на месте не сидит. Погнался за ней Захар и не заметил, как в топь угодил. Сверху вроде бы почва твердая, а как попал, оказалось, что по самый пояс, а кое-где и того глубже. Ружье отбросить успел, а вот рюкзак с провиантом, пока барахтался, сполз. Часа полтора бился, пока выкарабкался. Ноги и спина заледенели, зуб на зуб не попадает. А тут еще дождь, чтоб его, льет и льет, да такой холодный, что прямо до костей пронимает. И понял Захар, что дела его совсем дрянь. Если нынче к деревне не выберется, то и вовсе в тайге останется. Не стал дожидаться рассвета, сушить одежду, тем более что спички с рюкзаком утонули. Пошел наудачу. Вся надежда только на то, что услышит лай деревенских собак или учует дым. Полночи бродил, изодрал в кровь лицо и руки, а оказался на том же заклятом месте. Пока по тайге рыскал, вроде бы и не холодно было, а как прилег в шалаше, так и началось. Сначала озноб пробил, а потом и жар появился. Стал Захар костер разводить. Выковырнул из патрона капсюль, просыпал на приготовленную кору порох. Ударил по капсюлю — порох зажегся, но кора только подымила чуть-чуть и все. Расковырял еще один патрон — все так же. Оставшиеся портить не стал. Мало ли с кем в тайге повстречаешься. Так и улегся.

Как день прошел, Захар не заметил. Проснулся, когда уже было темно. Голова раскалывалась. Казалось, что кто-то поместил ее в тиски и сжимает. В висках отдавался каждый удар пульса. Сознание затуманивалось. Ноги то и дело схватывала судорога. Захар катался с боку на бок, сворачивался в клубок, укрывал себя еловыми ветками, но озноб не унимался. Только под утро его тело погрузилось в жар. Захар обмяк и потерял сознание. Подкравшийся к шалашу любопытный лось долго слушал его прерывистое дыхание, а потом и бред. Сначала Захар звал в бреду Зойку, потом молился и о чем-то беседовал с сыном. Ему снилось, что он угодил в топку котла. Раскаленные угли обжигали ему грудь, лицо, беспощадно жгли спину.

Выбравшись из шалаша и попав под ледяные струйки дождя, он почувствовал облегчение и далее прилив сил. “Эх, кабы знать дорогу домой! — подумал он с огорчением. — Я бы еще дошел! Но где она, эта дорога?! Где?”.

Луч так же неожиданно, как и появился, погас. Но свет остался. Неяркий, едва пробивающийся сквозь густой туман, и все же свет. Неожиданно в том месте, откуда он исходил, появился контур человека. Казалось, что человек стоит между источником света и сосной, у которой сидел Захар, а на туманном облаке отражается только его тень. Она двигалась.

По спине Захара пробежали мурашки.

- Эй! Кто ты?! — робко спросил он. Но тень не ответила и не приблизилась. — Кто ты? — настойчиво повторил Захар.

- Лесничий? — обреченно спросил Захар. У него уже не было сил пугаться, хоть он и догадался, кто перед ним. — Тебя же убили! Ты помер!

- Убили, — согласилась тень. — Но убийца еще не наказан. Оттого я и здесь.

Это была правда. Захар вспомнил, как в деревню приезжал следователь, как опрашивал сельчан и нашедших труп Федора геологов. Они водили следователя на место, где был убит Федор, но этим все и закончилось. Поговаривали, что браконьеры были заезжие, но описать их никто не мог. Так, видели сельчане троих с ружьями и рюкзаками, а кто такие, не знали, потому что видели издалека.

- Ко мне-то зачем пришел? — устало спросил Захар.

- Выручать пришел, - ответила тень. — Зачем же еще?

Захар пристально посмотрел на тень. Она не исчезала, но и не приближалась. Лишь изредка проплывающее мимо облако тумана скрывало ее, но потом она опять появлялась. Это было похоже на видение, тем более что у Захара раскалывалась от боли голова и мутилось сознание.

- Чего молчишь? — добродушно спросила тень.

- Молчу, потому что не знаю, кто ты.

- Я же сказал, Федор я, лесничий! — обиделась тень.

- Ну да, лесничий! — еле выдавив из себя горькую усмешку, сказал Захар. Кого же мы с Зойкой хоронили? К кому каждую неделю на кладбище ходим? За чьей могилкой ухаживаем, если ты Федор?

- Все так, — согласилась тень. — Поэтому и пришел за тобой.

- За мной?! — испугался Захар. Он не раз слышал разные байки о том, как покойники приходят к живым, чтобы увести их с собой на тот свет. — К себе заберешь, или как?! - спросил он р-вызовом.

- Домой поведу, - спокойно ответила тень, - Зойка просит.

Захар закрыл глаза. “Галлюцинация!” — подумал он обреченно. Он знал, что при горячке такое бывает, и все же ему было обидно. Уж больно жестокой была эта галлюцинация, потому что давала надежду на спасение, которое уже невозможно.

Захару вновь захотелось увидеть Зойку. Прижать ее теплую, пахнущую хлебом ладошку к щеке. Попросить напоследок прощения, а уж потом будь что будет. В тайге ~ так в тайге, что тут поделаешь. “Вон Федора тоже в тайге застрелили, а люди и по сей день добрым словом вспоминают. Чем же я хуже его?” - мысленно успокаивал себя Захар.

- Встань! — неожиданно близко раздался знакомый Захару голос. — Встань и иди!

Захар открыл глаза и даже вскрикнул. Прямо перед ним стоял живой Федор. Те же темные волосы, голубыеглаза, та же богатырская фигура. Захар даже разглядел линии и мозоли на ладони протянутой к нему руки.

- Но ты же помер! - испуганно воскликнул Захар. - Помер! Тебя убили!

- Для вас убили, - угрюмо ответил Федор. — А здесь я живой.

- Куда же ты меня поведешь? - обреченно спросил Захар. — В свой или наш мир?

- Встань и иди! — настойчиво повторил Федор.

- В могилу, что ли?

- Домой, — спокойно ответил Федор.

- Какой уж там дом! — упавшим голосом проговорил Захар. - Сколько дней кружу и все без толку. Уже мертвецы мерещатся, а ты “домой.”

- Это я, что ль, мертвец? — удивился Федор.

- А кто же ты еще? Небось, за душой моей пожаловал?! Так бери! Че стоишь?! Я же ничего не сделаю! Хана мне! Хана!

- Пошли, выведу! - настаивал на своем Федор. - Зойка ждет!

- Зойка? - удивился Захар. - Так ты уже и у нее побывал?

- Пошли! — настойчиво повторил Федор. — Я выведу! — И вновь протянул Захару мозолистую руку.

Захар руку не принял, и даже отвернулся. “Вот оно, как бывает! — подумал он со страхом. — Протяни ему руку — и все! И нет тебя больше! Сгинешь туг в тайге, никто и не узнает! Звери косточки растянут. Что был ты, что не был — все едино, ни похорон тебе, ни могилки!..” В душе Захара вновь зашевелилась старая обида на Федора. “Сначала Зойку увел, - подумал он с укором. — Потом погиб геройски. Вон и могилку ему на самом видном месте определили! А я, как собака бездомная — без славы, без почести!”. И так Захару от этой мысли обидно стало и сиротливо, что он даже всхлипнул.

- Ну что разнюнился?! - пристыдил Федор. - Бери руку и пошли. Зойка ждет!

- Боязно мне! — признался Захар. - Тебе-то что?! Ты уже там! А мне еще Зойку и сынишку увидеть хочется!

- Федорку, что ли? — с уважением спросил лесничий.

- Да уж его, кого же еще? Один он у нас. В честь тебя и назвали! — с укором ответил Захар. - А ты тут по мою душу пришел!

- Не по твою, - угрюмо ответил Федор. - Встань! И иди домой, а не то и впрямь околеешь!

- Пошли! — настойчиво повторил Федор. — Зойка ждет!

“Ну что ж, - подумал Захар, - чему быть, тому быть!” Перекрестился и протянул ему руку. В тот же миг он почувствовал, как невиданная сила подбросила его и поставила на ноги.

Очнулся он на краю деревни, метрах в ста от забора своего дома. Открыл глаза и увидел бегущего к нему, сорвавшегося с цепи Дунайку. За ним бежала Зойка. Лицо и руки Захара были испачканы запекшейся кровью, одежда изодрана. Рядом валялось ружье.

Захар молча слушал Зойку, прижимал ее теплую ладошку к щеке и тихо плакал. Он даже не стал прогонять забравшегося к нему под одеяло кота Фильку. Лишь изредка поглядывал на икону и тикающие на стене ходики. О встрече с Федором он говорить не решился, но все время думал об этом. Пытался вспомнить, как добирался домой, но так и не смог. Этот отрезок времени выпал из его памяти, как выпадает из нее время, которое человек живет еще до своего рождения.

- Захарушка! — ласково приговаривала Зойка, - ты меня больше так не пугай!

В сенях то и дело хлопала дверь. Это маленький Федор ка занимался хозяйством: носил корове пойло, варево свиньям, зерно курам. Изредка в сени прорывался Дунайка. Он гремел оборванной цепью, остаток которой все еще болтался на его ошейнике, громко лаял и от радости взвизгивал.

Через пару недель Захар окончательно поправился. Встал на зорьке, взял свечку, бутылку водки, закуску и пошел на кладбище.

Люди рассказывали, что он просидел у могилки Федора до позднего вечера. Жег свечу, пил и разговаривал с Федором, как будто тот его слышал.

Первое время Захар ходил в тайгу с опаской, примечал каждое дерево, каждую тропку, кое-где даже делал зарубки. Но постепенно житейские мелочи вытеснили из памяти пережитый страх. Тем более что он постоянно брал с собой в тайгу Дунайку. Уж кто-кто, а собака в любую погоду к дому выведет.

Прошло более пяти месяцев с той памятной встречи в тайге. Уже и снег стаял, и почки на деревьях полопались. Новая травка повылезла, куда ни глянь — всюду цветение и радость. Одним словом — весна.

Пошел Захар в тайгу с обычным обходом. Рядом Дунайка бежит. Сквозь кроны деревьев солнышко пробивается. Щебечут птицы. И так хорошо Захару стало, что он совсем бдительность потерял. Идет себе, радуется. И тут что-то с Дунайкой случилось. Хвост поджал, скулит и все к ноге жмется. Такое с ним и раньше бывало, но только при встрече с крупным зверем.

Захар насторожился, стал прислушиваться. На всякий случай даже курки ружья взвел. Как-никак у зверей потомство появилось, непрошеным гостям не рады. Но, как ни прислушивался и ни приглядывался Захар, зверя не обнаружил. Единственное, что привлекло его внимание, так это старые зарубки на деревьях. “И кто бы их мог сделать? — подумал он. — Может, капканов наставили да, чтобы не потерять, пометили?”.

Сел Захар у знакомой сосны, закурил и думает. С одной стороны — Дунайка рядом, да и до деревни рукой подать. С другой - “сатанинский круг”, а ну как не выпустит! В памяти еще свежо воспоминание. Сидит он, курит. На душе муторно. А тут еще Дунайка, чтоб его, так громко залаял, что Захар аж вздрогнул от неожиданности и невольно посмотрел в ту сторону, откуда в прошлый раз Федор появился. Посмотрел и оцепенел. Федор был на месте, вернее, не Федор, а его тень, такая же, как и в прошлый раз.

- Пришел? - спросил голос, похожий на эхо.

- Пришел, - обреченно ответил Захар.

- Я тебя ждал.

- Зачем?! — удивился Захар.

- Затем, чтобы наказ тебе дать, — ответила тень.

- Наказ?! — дрогнувшим голосом переспросил Захар. — Какой еще наказ?

- Да, наказ, - спокойно ответил Федор, - чтоб в тайгу не ходил, пока о чужаках не услышишь. А как услышишь, собери людей и приведи сюда.

- Нет, - заупрямился Захар, - так не могу. У меня обход, работа, за тайгой приглядывать надо.

- Я пригляжу, — успокоил Федор. И строго добавил. — Сюда не ходи целый месяц, иначе убьют!

- Убьют? — удивился Захар и вдруг вспомнил рассказы охотников про человека-зверя, чьи следы видели на снегу геологи.

- Этот не тронет, - словно прочитав его мысли, ответил Федор. — Он от себя убегает. Опасней те, кто придут за золотом. Их не вспугни! Когда услышишь о них, отсчитай пять дней, потом приходи. Понял?!

- Понял, - ответил Захар. — Но как же работа?

- Делай, как сказано, иначе погибнешь! — строго приказал Федор.

- Хорошо, — согласился Захар. - Буду сидеть дома. А те, что придут за золотом, будут спокойно грабить, так?

- С теми я сам разберусь, — спокойно ответил Федор. — Потому и прошу: не спугни. А сейчас сруби крест и поставь его в центре поляны!

- Крест?! — удивился Захар. — Я же на могиле твоей поставил! Зачем же еще один?

- Руби! - настойчиво повторил Федор, - придет время,

узнаешь!

Сильный порыв ветра ударил Захару в лицо. Дунайка жалобно взвизгнул и бросился прочь. Но в это же время стал растворяться туман, и на поляну проглянуло солнце. Неожиданно радостно защебетали птицы, и послышалось веселое журчание ручья. Природа словно проснулась от угрюмого сна.

- Где тебя черти носят? — ласково пожурил Захар.

На следующий день Захар серьезно взялся за хозяйство. То крышу поправит, то хлев отремонтирует, то еще что-то придумает, только бы в тайгу не идти. Уже и Зойка заволновалась: “Что-то, - говорит, - ты, Захарушка, о службе забыл. Хоть бы сходил посмотрел. Неровен час, браконьеры наедут, а там ведь молодняк подрастает. Загубят живность! Как потом людям в глаза смотреть будешь?!”

Но Захар не сдавался: “Должен же и у меня когда-то отдых быть?! - говорит. — Восемь лет, как проклятый, все без продыху! Да и по дому дел накопилось, когда же их делать?!”.

Так почти месяц и отговаривался. А сам весточку ждет о людях заезжих. Все, как ему Федор наказал.

На третий день выстрелы слышала уже вся деревня. Мужики заволновались и даже к Зойке пришли: “Чего, - говорят, - твой дома сидит? Там пришлые молодняк отстреливают, а он прохлаждается!”

На четвертый день в тайге такая пальба началась, просто бой какой-то, а не охота.

Зойка целый день не разговаривала, но к вечеру не выдержала: “Захарушка! — говорит и жалостливо в глаза смотрит, - что случилось? Заболел ты, что ли? В тайге без перерыва палят, беда там, а ты не идешь! Мужики готовы на выручку пойти, твоего слова ждут! Там хоть и пришлые, а все же люди! Выручать надо!”.

Вот тут-то Захар и не выдержал. Выпалил ей все, что случилось полгода назад. Рассказал и о последней встрече с Федором.

К шалашу пришли скоро. Захар даже на зарубки не смотрел. Ноги сами вели. Пришли и ахнули. Прямо у креста, который Захар поставил, лежал мертвый человек с широко открытыми от испуга глазами. Рядом валялись карабин и кожаная походная сумка, В сумке была подробная карта местности, бинокль и несколько золотых самородков. В кустах за шалашом с таким же застывшим ужасом на лице лежал еще один человек в камуфляжной армейской форме, возле него валялись стреляные гильзы, двустволка с вертикальными столами и охотничий нож. Третьего нашли возле топи, лицо и одежда были в грязи. В груди торчал охотничий нож. Видимо, он сам наткнулся на него, потому что рука всё еще сжимала рукоятку.

Что произошло в том страшном месте, никто так и не узнал. Но через неделю участковый милиционер сообщил, что пуля, убившая Федора, была выпущена из карабина, принадлежащею человеку, лежавшему возле креста.

С тех пор это место так и прозвали “Федоров крест”. Позже геологи нашли неподалеку и золотоносное место. Сказывали, что Федора убили именно там, а потом, чтобы не навести геологов на золото, перенесли и схоронили возле поляны.

Деревенские мужики старались обходить это место стороной. А если по неосторожности оказывались там, то усердно крестились и говорили Федору всякие хорошие слова. Мало ли что может учинить покойник! Вдруг он тут рядом бродит. Поди разбери, как люди после смерти живут — туда уходят все, а оттуда не возвращаются.

Еще через год геологи опять наткнулись на следы одичавшего и тайге мужика, только в этот раз они заявили, что обнаружили следы снежного человека. И пошла карусель. Понаехали журналисты и ученые. Целый месяц тайгу зря топтали, да гипотезы строили. Местные только ухмылялись: “Ну какой им снежный человек?! Мужик от сварливой бабы в тайгу утек или, грешным делом, в “сатанинский круг” угодил. Tайга - дело темное, поди разбери, какие там силы бродят.”

ВО ИМЯ ОТЦА И СЫНА...

Стрелять дичь Захар не любил, разве что по необходимости - когда Зойка деликатно намекала на то, что в доме закончилось мясо.

Случилось это и вчера за ужином. Зойка поставила на стол чугунок с еще дымящей картошкой и миску с квашеной капустой. Затем принесла раскаленную сковороду с аппетитно пахнущими жареным луком и салом.

- Я говорю, - не смутившись, продолжала Зойка, - нынче .встретила Фроську. Так ее муженек, Степан, сказывал, что в тайге слишком много зайца развелось. Как бы беды не вышло? - она вопросительно посмотрела на мужа, но Захар был всецело занят картошкой. - Я говорю, как бы беды не вышло! - повысив голос, повторила Зойка. - Помню, еще при Федоре, зайца много развелось. Ну а где зайцы, там и волки. Со всей окрути к нам повадились, и зайца не стало. Даже выводки все изничтожили. Три года ни одного зайца не было. Нешто опять так. будет? • Зойка вновь вопросительно посмотрела на Захара.

- Да помню я .это, - неохотно ответил он, не переставая жевать.

- Он помнит! - неожиданно вспыхнула Зойка. - А толку с того! Делать что-то надо, а не помнить!

Захар перестал жевать и лукаво посмотрел на жену. - Мясо что ли закончилось? Так ты так и скажи. А то “волки да волки”.

- Закончилось, - добродушно улыбнувшись, ответила она. - Три дня, как закончилось. И Фроська просила, ведь ейный “добытчик” от ларька не отходит, да по самогонам шляется. Деток на одной картохе не поднимешь. Опять же, баба Нюра спрашивала. У неё мужиков и вовсе нет, сам понимаешь.

- Да все хорошо! - успокоила Зойка, - только мясо у нее тоже закончилось. Последний раз ты аж когда приносил ей!

Захар наморщил лоб. И вправду выходило так, что последний раз он приносил ей мясо очень давно, когда внучке ее Галине восемнадцать лет отмечал. А было это месяца три назад.

- Н-да,- протянул он задумчиво, - замотался я. Все начисто из головы вылетело.

- Ты не ври, Захар Силыч, и не стесняйся, - сказал он как-то при встрече. - Она давно все знает и молится за тебя, как за родного сына.

С тех пор Захар не врал, но помогать стал еще больше.

- Что же ты раньше молчала?! - недовольно спросил он Зойку.

- Да говорила я как-то, Захарушка. Только ты не услышал, занят был.

- Занят-занят! - с досадой пробурчал он, - что ж им голодать, коли я был занят?!

От досады у Захара даже пропал аппетит, и он в сердцах отодвинул тарелку.

- Да ты не беспокойся, Захарушка! - Зойка подошла к нему сзади и, запустив пальцы в нечесаную шевелюру, прижала его голову к себе. Я еще три дня назад наши припасы бабе Нюре снесла. А Федорка им рыбки наловил.

- Федорка? - потеплевшим голосом переспросил Захар, но тут же с гордостью сам и ответил. - Молодец, Федорка, весь в отца пошел!

- В кого ж ему быть, - ласково согласилась Зойка, - наш он!

- Готовь сумку! - застеснявшись своей чувствительности, нарочито строго сказал он и вновь придвинул к себе тарелку. - Завтра в тайгу пойду. ,

- Так ведь давно готова, - лукаво улыбнувшись, ответила Зойка. - Пирожков с капустой положила, сало, луковиц, табачку в кисет досыпала...

Продираясь сквозь густой кустарник на просеку, Захар вспоминал вчерашний разговор и, в который уже раз, чувствовал приятное волнение. “Повезло! Как повезло!” -думал он, перебирая в памяти всех увиденных им когда-то знакомых и незнакомых женщин. Выходило так, что такой женщины, как его Зойка, больше на свете не было. “И надо же, - с гордостью думал он, - одна на свете, а досталась мне!”

Хруст ломающегося кустарника заглушал весь шум, которым жила тайга. Но неожиданно и сквозь него прорезался отчаянный, пронзительный крик. Кричала женщина. В этом сомнения не было. Вот только с какой стороны, понять было трудно. Захар остановился, прислушался. В предчувствии беды остервенело заколотилось сердце. Крик смолк. Пропал так же неожиданно, как и появился. “Да что за бесовщина! - рассердился он, - неужто почудилось?” Однако идти дальше не стал, а только настороженно озирался по сторонам и прислушивался. Тайга молчала. Лишь изредка где-то щелкала сломанная зверем ветка, и опять тишина. Стараясь не шуметь, Захар крадучись выбрался на просеку. После мрачных, темных зарослей тайги здесь было светло и свободно. Опоры высоковольтной линии гигантскими шагами уходили далеко за горизонт. Высоко над головой гудели от напряжения и ветра напоминающие струны провода. Да и сама просека, ежели посмотреть на нее с высоты, была похожа на огромный, забытый кем-то ^в глухой тайге струнный музыкальный инструмент. Здесь чаще встречался заяц. Да и подстрелить его тут было гораздо легче, чем, к примеру, в густой чаще, где любое дерево было для него надежным укрытием. Сподручней на просеке было собирать и ягоду. К тому же, освободившись от гнетущей тени деревьев, она здесь росла более крупная и в большом количестве. Почти возле каждого пенька можно было найти и семейку опят. Наиболее сметливые и неленивые жители деревни Ухры ходили сюда на грибную и ягодную охоту. Но таких в деревне было немного. Поэтому встретить тут знакомого человека удавалось не так уж и часто. Чаще встречались пришлые, в основном браконьеры, которым было удобней выносить из тайги трофеи по свободной от деревьев просеке. Сюда же изредка высаживался и вертолетный десант из близлежащей войсковой части. Но на этих Захар внимания не обращал, зная, что с питанием в армии нынче плохо. К тому же военные не раз оказывали ему помощь в поиске и задержании браконьеров.

Захар бросил на землю рюкзак, прислонил к ближайшему кусту ружье и, облюбовав широкий пенек, собрался перекусить. Но тишину тайги вновь прорезал отчаянный крик. Он словно вырвался из какой-то темницы и опять смолк.

- Да что за чертовщина! - сердясь на себя, пробурчал Захар. Он вновь не определил, откуда раздался крик. Волнение нарастало. Хотелось тотчас схватить ружье и бежать на помощь. Но куда? Он пристальным взглядом оглядел верхушки деревьев. “Может, птицу вспугнут, или еще как-то обнаружат себя”, - подумал он. Но тайга хранила покой. Лишь спустя час его слух уловил что-то похожее на человеческую речь, и даже смех. Он забрался на пень и пристально вгляделся в широкий коридор просеки. На расстоянии выстрела показались две нагруженные пузатыми рюкзаками фигуры в камуфляжной форме.

- Э-й! - что есть силы закричал Захар.

Люди остановились и вскинули наизготовку карабины.

- Кто такие?! Стоять на месте! - как можно строже приказал он. В ответ прогремел выстрел. Захар вздрогнул, втянул голову в плечи и даже присел. Но тут же опомнился, взвел курки своей двустволки и решительно пошел на стрелявших. Иначе он и не мог, потому что был тут хозяин.

Непрошеные гости сделали еще пару неприцельных выстрелов и, как трусливые зайцы, нырнули в заросли.

Захар понимал, что браконьеры не хуже его знают тайгу, да и след могут запутать мастерски. К тому же, на ближайшей лесной дороге их, как обычно, ожидает вездеход, а то и иностранный джип. Пока следы распутаешь, они уже километров за десять уйдут. Поди догони.

Метрах в пятистах от просеки тропинка нырнула в ложбинку и, извиваясь вдоль небольшого ручья, пошла в гору. Шагах в пятидесяти от этого поворота ручеек пресекли другие следы.

Захар обомлел от страха и ужасной догадки - на песчаной отмели он увидел отпечаток женских резиновых сапог. Точно таких же, какие полтора года назад он подарил сироте Галине. Даже рисунок подошвы был именно тот, который Захар разглядывал у Клавки в магазине, когда покупал их. Он напоминал летящую чайку. Размер отпечатка тоже подходил.

У Захара сперло дыхание и, казалось, остановилось сердце. - Только не ее! - охрипшим от волнения голосом проговорил он и ускорил шаг.

Следы сделали несколько петель в стороне от ручья, исчезли в свалявшейся траве и вновь появились вблизи небольшой вырубки. Вырубка была старая, заросшая густой травой и молодым кустарником. Почти в самом центре ее лежало догнивающее дерево. Рядом, на пеньке, уронив голову на изодранные вкровь, оголенные колени сидела Галина. Она тихо плакала и по-детски шмыгала носом. Черные, растрепанные волосы свисали до самой земли. В метре от нее, на вытоптанной кем-то траве лежал резиновый сапог, а чуть дальше была расстелена телогрейка. На ней проступали темные влажные пятна. Прямо у своих ног Захар вновь увидел следы уже знакомых протекторов и все понял. Не торопясь, он подошел к девушке и сел на бревно. “Жива!” - подумал с облегчением и почувствовал такую вселенскую усталость, как будто шел по тайге без продыху несколько дней.

Галина вздрогнула, защищая лицо, испуганно вскинула руки, но тут же их опустила и в недоумении посмотрела на Захара. Взгляды их встретились, и тут же глаза девушки стал заволакивать туман. Захару показалось, что они замерзают и затягиваются тонкой корочкой льда. Он отвел взгляд и, стараясь все делать без лишней суеты, скрутил самокрутку и закурил. Над высокой, уже пожухшей травой поплыло сизое облако табачного дыма. Оно обратило на себя внимание девушки. Она поправила изодранную юбку, прижала к груди колени, уперлась в них подбородком и стала следить за плавным полетом облака. Сначала оно запуталось в небольшом кустике, а затем и вовсе исчезло. На смену ему поплыло другое облако. За ним еще одно. И так до тех пор, пока Захар не загасил цигарку и не спрятал окурок в специальную жестяную коробочку. Затем он встал и, подобрав сапог и телогрейку, протянул их девушке.

- Зойка говорила, что у вас с печью неладно, дымить стала?

-Дымить? - растерянно переспросила Галина, недоуменно посмотрев на Захара. - Что “дымит”?

- Печь дымит, что же еще? - с нарочитой строгостью ответил он и тут же упрекнул. - Печь дымит, а вы с бабой Нюрой и в ус не дуете. Нет бы позвать!

- Ах, печь, - словно вспомнив о чем-то, нервно проговорила девушка.

- Зима, говорю, на носу! - не унимался Захар, - а печь не готова! Не по-хозяйски это!

- Дядя Захар! - неожиданно твердо и даже с вызовом заговорила Галина и пристально посмотрела ему в глаза. - Вы никому не скажете?

- О чем говорить-то? - спокойно спросил он, и сам же ответил. - Ничего не было. Сейчас оденешься, подсобираем грибов и - домой. По пути, глядишь, я и зайчика возьму, а то и пару, чтобы вам с бабой Нюрой веселее было. Небось, любишь соус с зайчатиной? - Первый раз за все время Захар улыбнулся и даже подмигнул девушке. На ее лице тоже появилось что-то смутно напоминающее улыбку, но не веселую, а горькую.

- Люблю, - тихо сказала она и всхлипнула, но плакать не стала. - Люблю! - повторила более уверенно, как будто приняла какое-то очень важное для себя решение.

- Ну, вот и ладненько, - по-отечески тепло проговорил он, а сам подумал: “Господи! Хорошо, что жива осталась!”.

Подходя к деревне, Захар, как обычно, остановился и посмотрел на срубленный им когда-то церковный крест. Каждый раз он видел его по-новому. В плохом настроении крест казался ему несимметричным и даже перекошенным. Менялось настроение - менялся и крест. Сколько бы Захар на него ни смотрел, а дефект обнаружить не мог. Но однажды случилось чудо.

Так крест и остался некрашеным. А сейчас, в опустившихся на деревню сумерках, его и вовсе не было видно, только расплывчатый контур. В деревне уже светились окна. Одно маленькое мерцало и в небольшой времяночке возле церкви. Там в крохотной комнатушке жил молодой священник Александр.

Посмотрев на это окошечко, Захар почувствовал неприятное волнение, как будто совершил скрытно что-то плохое. Пропало радостное ожидание натопленной избы, запаха только что испеченного хлеба и всегда добрых, заботливых слов, какие обычно говорила Зойка при его возвращении. Захару захотелось опять возвратиться в тайгу. И только взглянув на стоявшую с ним рядом Галину, он понял, что случившаяся в тайге беда коснулась не только ее, но и отца Александра. Он вспомнил, как густо краснела девушка, когда Александр навещал ее бабушку, как и он заливался румянцем, встречаясь глазами с Галиной. Вспомнил он и то, как Галина однажды буквально засыпала его вопросами по поводу женитьбы священников и о правилах, какие должны соблюдать их жены. Вспомнил... и понял, как непросто пойдет теперь жизнь в его маленькой, строгой деревне.

В милицию заявлять не стали: “Зачем? - сказала Галина. - Они все равно не найдут, а от позора потом не отмоешься”.

Захар согласился, хотя и понимал, что шила в мешке не утаишь. “Тем бабы и слабы, - вспомнил он поговорку местного зубоскала деда Фомы, - что грех дует пузо бабы.”

До того дело дошло, что проходу отцу Александру не стало. Идет по улице, а бабы ему вслед улыбаются. Мол: “Давай, Александр! Дело молодое, понятное! Да только и нам мозги не пудри про заповеди там какие-то и воздержание!”

Совсем плохо стало. Люди, которые к церкви потянулись, стали службы пропускать, и все больше дома отсиживаться. А те, кто на распутье был, и вовсе рукой махнули: “А ну вас к лешему! Сказки все это!”

Отец Александр тоже изменился. Обычно приветливый и общительный, он как-то сразу ушел в себя, замкнулся. Отслужит службу - и в келью. Сидит там один и молится. То ли сказал ему кто-то, то ли сам догадался, но и к бабе Нюре перестал приходить. Пройдет мимо, “здрасте!” - и скорее прочь.

Дошли эти слухи и до Захара - Зойка в дом принесла.

- Я ему, - говорит, - так верила! Так верила! Бога в себе нашла! А он!.. Услышал это Захар, да как треснет по столу кулаком. Так треснул, что даже сынишка Федорка перепугался и из дома убежал. Понял Захар, на что была нацелена сплетня о причастности отца Александра к беременности Галины. И дело тут не в репутации самого Александра, а в том великом деле, которое он возрождал в их деревне. Удар был нанесен по самой вере в Господа и по святости его учения. Наделив священнослужителя низкими пороками сладострастия и прелюбодеяния, злые языки превращали церковь в обыкновенный крестьянский дом, а не в священный храм, каким она была до этого.

Таким сердитым Захара Зойка никогда не видела. Села на лавку и испуганно смотрит. А он взад-вперед по комнате ходит да так крепко кулаки сжимает, что в комнате хруст стоит.

- Ты что, Захарушка?! - перепугано спросила она. - Что я такого сказала?! - От волнения у Зойки даже задрожал голос, будто вот-вот расплачется.

Не мог он рассказать Зойке всю правду. “Баба и есть баба, - думал он рассудительно, - язык расплетется, потом не исправишь. А девка от позора может на себя и руки наложить! Живи потом со своей совестью! Не жизнь будет, а каторга вечная!”

Целый день бродил, об отце Александре и Галине думал. Все выход искал. Да где ж этот выход найдешь, когда жизнь таким крепким узлом завязалась: Галину в город отправишь - на отце Александре пятно останется, Александр уедет - люди другому священнику уже не поверят, правду расскажешь - Галина на себя руки наложит. Куда ни кинь, всюду жизнь человеческая. “Эх, люди! - Захар с обидой подумал о привычке людей смаковать чужое горе. - Чужая боль сердце не режет! Себе палец иголкой уколешь, и то вскрикнешь, а чужое и есть не свое...”

Бродил Захар по тайге и даже не заметил, как у “Федорова креста” оказался. Присел у сосны на корточки и думает: “Вот бы опять Федор явился! Уж он-то знает, что делать!” Страха перед призраком покойника уже нет, да и смерть не пугает. “Какой уж тут страх за себя, - думает он, - когда церковь грязью измазали!”

Захар подлетел к ним и стал всматриваться в лица. Многие из них показались ему знакомыми и особенно тот, который был распят на среднем кресте. На голове у него был терновый венок. Возле пронзивших кожу острых шипов запеклась кровь. На лице человека была печать страдания. Захар хотел утереть застывшую на щеке человека слезу, но руки не слушались.

- Зачем ты здесь? - с сочувствием спросил он у распятого человека.

- Затем, чтоб Отец вас простил! - изнемогая от боли, ответил распятый.

- Зачем нас прощать, ведь мы же грешим еще больше?!

- Это ваш Крест, - еле слышно ответил распятый.

- Но ты Сын Божий! Ты знаешь, что мы будем грешить! Зачем же ты здесь?!

- Затем, чтоб и вы знали, что ждет вас за ваши грехи!

- Я хочу облегчить твои страдания! - взмолился Захар - что мне сделать?!

- Храни веру в церковь, в том и будет мне помощь! -ответил Иисус.

И тут Захар решился на самый главный вопрос, который не давал ему покоя многие годы.

- Он знает, - устало ответил Иисус, и тело его обмякло,

В тот же миг небеса засияли от ярких вспышек молний, и раздался оглушительный гром. Казалось, что небо сейчас рухнет на землю и мигом уничтожит все живое. Люди попадали на колени и в ужасе смотрели на Крест. Стражники побросали оружие и с отчаянными воплями побежали прочь. Сильный ветер подхватил Захара и понес над городом. Он видел, как с улиц и площадей в панике разбегаются люди, как подобно мышам они прячутся в дома и подвалы. А те, что попадали, встают на колени и отчаянно взывают к небесам: “Господи! - кричат они, - прости нас за все!” - Они боятся возмездия за то, что предали Сына Божьего и предпочли ему убийцу и вора Варавву.

И только один человек никуда не бежал и ничего не боялся. Он болтался в петле. Перед ним не стояли на коленях люди, не проливали покаянных слез, не просили пощады. От него не убегали в страхе римские стражники. На него никто не обращал внимания. Это был Иуда Искариот - будущий символ предательства, или незамеченная людьми ступень, не ступив на которую, Сын Божий не взошел бы на Небесный Престол.

Захар вспомнил последние слова, сказанные ему Иисусом: “Он знает”, - сказал Иисус. И вдруг Захар понял, что видит перед собой не Иуду Искариота, а всего лишь его труп. Души Иуды в этом трупе не было. И один только Бог мог знать, на какие высоты она вознеслась. И только Иисус и Иуда могли знать, о чем говорили они на Тайной Вечере.

И вновь налетел сильный ветер, и понес он Захара над пустыней бесплодной, и услышал Захар голос с небес: “Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее...”

Услышал Захар этот голос и тут же проснулся. В кронах деревьев шатался ветер. Он изредка сбрасывал оттуда обледеневшие комья снега. Они глухо шлепались, пугая вокруг все живое.

Костер превратился в груду рубиновых углей, но сдаваться морозу не собирался. Стоило легкому ветерку слегка лизнуть его, как он тут же вспыхивал белым пламенем и освещал всю поляну.

Захар поежился, подбросил в костер дровишек, скрутил самокрутку и, лишь раскурив ее, стал вспоминать свой сон. Ему хотелось еще раз пережить увиденное, но вместо этого воображение рисовало взволнованное лицо Зойки, заплаканные глаза Галины, потускневший взгляд отца Александра и, почему-то, опустевший приход церкви.

- Эх, люди! - произнес он охрипшим от долгого молчания голосом. - Суетятся! Осуждают друг друга! А о том и не помнят, что Господь нам судья, а не мы себе сами...

Вернувшись домой, Захар первым делом нырнул в кладовку, вынес оттуда бутыль с домашней водкой, миску с солеными огурцами и водрузил все это на стол. Сел за него. Выпил полный стакан и лишь после этого позвал Зойку.

- Вот что, Зоя! - неестественно бодро проговорил он. - Это я с Галиной... - Он смущенно отвел взгляд. Налил еще водки, но пить не стал. - В общем... ребенок у нее от меня будет! - Выпалив это, Захар осушил стакан и, довольный своей решительностью, стал не спеша крутить самокрутку.

- Ты-ы? - внимательно вглядываясь в его лицо, почему-то с участием и даже с сочувствием спросила Зойка. - Чего мелешь, глупый? Да какой из тебя бабник-насильник! - Зойка не удержалась и прыснула.

Это задело Захара. Он ожидал скандала, погрома, крика, но только не издевательского смешка.

- Почему же сразу “насильник”?! - не скрывая обиды за ущемленное мужское самолюбие, с достоинством спросил он. - Мы по-доброму, по взаимному, так сказать, согласию!

- И где же это вы “по согласию”? - не скрывая иронии, спросила Зойка.

- Так ведь, где? - смутился Захар. - Какая разница где? Ты лучше к Фроське пойди, да расскажи ей все, а не вопросы спрашивай!

- К Фроське? - удивилась Зойка. - Ей-то зачем? У нее свой гуляка есть.

- Сказал, поди! - нахмурился Захар. - Фроська узнает, всей деревне расскажет! А то ведь что получается! Кто-то нашкодил, а в другого камни бросают! Не положено так! Поди!

Захар вновь налил в свой стакан и хотел было выпить, но Зойка опередила.

- Эка понес, бабник треклятый! - едва сдерживая смех, воскликнула она и отодвинула стакан на противоположный край стола. - Гулять гуляй, да меру знай! Ишь ты, пьянствовать вздумал!

Захар растерялся. Зойка вела себя так, как будто его признание ее вовсе не волновало и даже смешило. Она просто издевалась над ним. А ведь он, прежде чем решиться на это, пережил, можно сказать, самые трудные часы своей жизни. Он был готов к тому, что Зойка выставит его на улицу, к осуждению и оскорблениям со стороны сельчан, а может, и наказанию по линии закона, но только не к осмеянию и равнодушию к его греху со стороны жены. Ему стало даже обидно. Ведь получалось так, что он Зойке и не был нужен. А значит, и все, что он себе надумал за многие годы, была только его любовь, его счастье! Зойке же все это было и не нужно! Такого удара Захар перенести не мог. Еще минуту назад довольный своим поступком, гордый за то, что нашел в себе мужество, и уверенный, что когда-то Зойка узнает всю правду и тоже будет гордиться им, теперь он почувствовал себя совсем одиноким... никчемным... ненужным. Он даже обмяк и ссутулился. Стараясь не глядеть на Зойку, он взял стакан и хотел уже выпить. Но Зойка не выдержала. Взяла его руку и прижала к груди. На него смотрели переполненные слезами любящие глаза.

- Полно, Захарушка! - сказала она с такой материнской нежностью, что слезы потекли и по его щекам. - Мы все уже знаем.

Захар насторожился и испуганно посмотрел на жену.

- Откуда? - растерянно вымолвил он.

- Галина на службу в церковь пришла и все рассказала.

- Галина?! - недоверчиво спросил он. - Зачем?

- Затем же, зачем и ты оговаривать себя стал, - спокойно ответила Зойка.

- Га-ли-на! - с сочувствием произнес он. - Как же она теперь?

- Завтра узнаем, - с нескрываемым волнением ответила Зойка. Было видно, что и она не меньше Захара переживает за девушку.

- Почему завтра? - удивился он.

- Отец Александр, говорят, после всего к бабе Нюре ходил, просил Галину за него отдать.

- И что?

- Не знаю. Подождем до завтра...

Через месяц отца Александра перевели в другой приход. Уехала с ним и Галина. Баба Нюра переселилась в его маленькую времянку и стала жить при церкви. Свой дом она отдала новому пожилому священнику и его большому семейству.

О признании Захара в деревне никто так и не узнал. Лишь изредка Зойка в игривом настроении шутливо называла его “бабником”, да он, вспоминая о своем поступке, жалел, что его жертва оказалась напрасной. Чтоб хоть как-то утешить себя, Захар поехал в город, купил золотистой краски и покрасил ею церковный крест. Конечно, сверкал он не так ярко, как в памятное Захару чудотворное утро, но на то оно и чудо, чтобы Господь являл его избранным лишь однажды. Захар в глубине души считал себя таковым и втайне этим гордился.