Дом встретил ее сонным миганием загорающихся ламп, шелестом кондиционера и мягкой тихой музыкой, льющейся из стен. Некоторое время она неподвижно стояла на пороге, словно прислушиваясь, потом решительно вошла.

Затянутые ветром вслед за ней снежинки таяли на полу, превращаясь в маленькие мутные капельки. Она сняла скин, хоть и чувствовала холод, не глядя бросила его в коридоре. В комнате все было как обычно - мебель, привычные маленькие бесполезные мелочи, домашняя техника - все молчаливо смотрело на нее со своих мест. Чувствуя себя единственным живым существом, затерянным в холодном лабиринте бесстрастных и молчащих вещей, она подошла к визору. Он всегда был настроен на его номер, он не сомневался, кому звонить. Один гудок. Второй. Третий. Времени между третьим и пятым хватило ей чтоб сесть на край кровати и прикрыть голову руками. Снежинки за окном танцевали, прижавшись к стеклу.

Шестой гудок.

Решительность появилась неожиданно. Даже не появилась, а словно выползла из своего убежища где-то внутри сердца. И сразу стало понятно, что нужно делать.

Седьмой гудок.

Она выдвинула верхний ящик стола. Там, уютно устроившись между коробкой со старыми карандашами и мотком красных ниток, дремал хромированный лайтинг. Небольшой, с тонким жалом излучающего контура, он был похож на необычное уродливое животное. Равнодушный холод металла проник в ее сердце, когда пальцы, колеблясь, легли на рукоять.

Восьмой гудок.

Острый спусковой крючок неприятно колол палец, провал дула зачаровано уставился в глаза. Вздрогнув, она отвела ствол от лица, положила его на плечо. Визор беспомощно моргал разноцветными огоньками. Надпись "Абонент не отвечает" билась на экране в такт сердцу.

Девятый гудок.

Волна решительности захлестнула ее с головой. Сняв предохранитель, она в последний раз улыбнулась, даже не зная кому. И спусковой крючок с готовностью щелкнул. Сперва ей показалось, что ничего не происходит, но почти тот час острая боль, похожая на сверкающую зазубренную иглу, царапнула кожу над ключицей и проникла внутрь, озарив окружающий мир вспышкой холодной ледяной синевы. Она хотела закричать, но было уже поздно - ее влекло куда-то вниз, словно со стороны она увидела, как ее тело, нелепо выгнувшись, рухнуло на кровать. Какое-то время она еще видела замерший где-то в стороне потолок, потом почувствовала, как пальцы начинают неметь.

Она умерла через секунду после десятого гудка.

Яркий свет ламп бил в глаза. Но она все равно лежала и смотрела на них, пока под веками не поползли фиолетовые пятна. Белоснежная теплая простыня касалась ее обнаженной спины, пахло какими-то лекарствами и горячим металлом.

- Не задерживаемся, - сказал где-то вдалеке незнакомый механический голос, - У нас уже очередь. Вставайте.

Чувствуя необычную приятную легкость во всем теле, она неохотно поднялась. Автоматический инъектор терпеливо ждал, пока она коснется ладонью тусклой матовой пластины в изголовье кровати. Невидимая игла тонко кольнула в ладонь, оставив крошечную алую капельку. Рассеяно слизнув ее, она стала одеваться. Одежда была белой, неопределенного фасона, от нее исходил запах ионизированного воздуха.

- Причина смерти? - молодой врач бросил на нее нетерпеливый металлический взгляд, отточенный стеклом очков. Перед ним мерцал экран компьютера, острые бледные пальцы зависли над клавиатурой.

- Несчастный случай, - легко сказала она, разминая затекшую руку, - Упала.

- Ясно, - он коротко отстучал что-то и, уже не глядя на нее, добавил, - Проходите.

Коридор Центра Восстановления она видела в множество раз, поэтому не стала проявлять любопытства. Простые пластиковые стены, ровные ряды бесконечных дверей, то и дело пропускающих людей в одинаковой белой одежде. Центр никогда на заботился фасоном - мода меняется постоянно, а люди умирают каждую секунду. Стараясь не смотреть друг на друга, люди непрерывной вереницей тянулись к выходу и выливались на улицу, где все также шел снег. Некоторые с интересом озирались, другие наоборот подавленно смотрели себе под ноги. Никто не разговаривал - разговаривать в Центре Восстановления считалось дурным тоном.

"Дура, - сказала она сама себе, выходя на улицу, - Ну и чего ты добилась?"

Вечерело. Снег, лежащий на земле, уже отливал серым, в нем не было ничего от хрупкой белоснежной легкости порхающих снежинок. То и дело спотыкаясь в непривычной обуви, она подошла к остановке, в который раз подумав, как предусмотрительно было поставить остановку недалеко от Центра. Практически все ожидающие тоже были в одинаковых белых костюмах, они неторопливо расходились по павильончикам, каждый к своему транспорту.

Она жила почти на окраине, поэтому не удивилась, что кроме нее в отдельном павильончике сидит только один пассажир. Села напротив него, сложив руки на коленях. Легкость, с которой она покидала Центр, почти исчезла, оставив после себя тонкий свинцовый осадок где-то внутри и чувство злости на саму себя. Все теперь казалось глупым и нелепым - и натужно гудящий визор и холодный лайтинг в руке.

"Дура, - повторила она сама себе, ежась от холода скамейки, - Обязательно было сделать все так трогательно? Он только посмеется".

От злости на себя хотелось разреветься.

Пассажир на соседней скамейке поднял на нее взгляд. Это был пожилой уже человек, в непривычном старомодном скине. Не белом, как на большей части пассажиров на этой станции, скорее темном. Лицо у него носило такое же выражение отстраненного равнодушия, как и у врача, но глаза были еще более пустые и тусклые. В руке у него был какой-то непонятный большой прибор, уже виденный ей когда-то. Кажется, что- то из оборудование биологов, точно она не помнила. Скорей всего, старый инженер, добирающийся до дома поздним рейсом или молодящийся профессор каких-нибудь там точных наук.

- Умерли? - неожиданно спросил он.

- Умерла, - ответила она с некоторым вызовом, вздернув голову. Будто по одежде не видно, что умерла! - А что?

- Ничего, - он отвел взгляд, - Грустная больно. Думали, умирать весело?

- Ничего не думала... Не в первый раз. А вам что, грустно не было?

- Я еще не умирал.

- Вот как? - она с интересом посмотрела на него, - Боитесь?

- Бояться смерти глупо. Это тоже самое, что бояться наступления ночи. Ночь всегда приходит, когда заходит солнце, так всегда было и будет.

- Что ж не умерли если сами не боитесь?

- Не тороплюсь.

- Ну и напрасно, - она бросила монетку в щель автомата, висевшего на стенке. Внутри коротко щелкнуло, из прорези выпала длинная сигарета с крупными серыми буквами на боку: "ОСТОРОЖНО, КУРЕНИЕ ВЕДЕТ К СМЕРТИ", - Умирать надо в молодости.

Старик усмехнулся. Серая кожа его лица так плотно прилегала к кости, что оно могло показаться черепом.

- Умирать надо один раз, девушка. А в молодости... Глупости все это.

- Никакие не глупости. Вот бояться смерти - это глупость. А умирать в молодости - это полезно, врачи давно доказали. Сейчас даже в младших классах ввели обязательную смерть, это хорошо сказывается на детском восприятии мира и психологическом развитии.

- И не жалко вам детей убивать-то?

- А калечить их на всю жизнь не жалко? - поняв, что приставучий старик не протянет огня, она чиркнула зажигалкой, висящей на шнурке возле автомата, - У человека с детства должно быть верное представление о смерти. Безболезненная инъекция - и все, никакой тебе боли и страха, раз - и в Центре. Что тут вредного?

- Да ничего! - он отвернулся, неловко задев своим нелепым устройством скамейку, - Жестокость это, вот и все.

- Вы, наверно, из этих... верующих, да? - спросила она с любопытством, - Считаете, что умерший однажды - уже мертв, хоть и воскрешен компьютером?

- Не угадали, никакой я не верующий. А мертвым человек может и родиться. Знаете, бывает так - смотришь на человека и видишь, что человек- то мертвый. Он разговаривает, смеется... курит, к примеру. А видно - мертвец. Бывает и иначе - кто-то сто смертей найдет, в танке сгорит, застрелится, от лихорадки загнется, молнией его ударит, а все равно - живой как молодая трава и все ему нипочем. По-разному, девушка, бывает.

- Ого-го. А я какая по-вашему?

Он даже не посмотрел на нее.

- Какая... Обычная. Живая пока что. Будто сами не чувствуете.

- Ну спасибо, успокоили, - она подула на тлеющую сигарету, пристально наблюдая за тем, как краснеет алая шапка пепла, - А сто смертей - это, между прочим, не рекорд. И по триста бывало и по четыреста. В клубах, наверно, и больше бывает.

- В клубах?

- В клубах самоубийц. Вы что, не местный?

Старик покачал головой.

- Нет.

- Просто клубы, где люди собираются пару раз в неделю и красиво умирают. Ну, знаете, как массовое самосожжение, например, или взрыв. Говорят, очень хорошо на психику действует, напряжение снимает. Бывают клубы, где с юмором к этому подходят - например, нанимают флайтер и прыгают чуть ли не из стратосферы... Но это запрещено сейчас - то, что долетает, большие разрушения приносит. Другие кислоту пьют или с пираньями купаются. Все бывает.

Кажется, старик удивился.

- Что, серьезно?

- А то. Да вы в любой мор-магазин зайдите, посмотрите каталоги. Там еще лучше, но только и цена - сами понимаете... За три тысячи вам организуют красивую романтичную смерть в тонущей подлодке или на охоте, от когтей тигра. Мне мама на шестнадцатилетие подарила бесплатный билет на падение в вулкан. Здорово было.

- Рехнуться с вами можно, - он удивленно покачал головой, - А не больно?

- Да нет, что там. Обезболивающее в стоимость входит, под ним могут руку пилой отпилить - а и не почувствуете. Хотя есть, конечно, эстеты, которые чувствовать все хотят. Нет, вы серьезно в мор-магазине не были?

- Как-то не интересовался, - пробормотал он, - Все, знаете, проездом... Не знал, что так далеко зашло. А от старости у вас тут тоже, я так понимаю, не умирают?

- Спокойно умирают. В Центре программа автоматически оживляет вас в теле, соответствующем дате смерти. Но можно заказать и оживление в десятилетнем возрасте, делов то. Умирать дешево, даже если денег нет - государство оплатит, стоит-то копейки... Вначале, конечно, дороговато было, когда только Центр Восстановления построили, потом научились дешевле делать.

- Так что, умереть сейчас совсем никак нельзя?

- Можно, наверно, если сильно захочешь. Но это надо специальное заявления в Центр писать, а оно еще пару лет рассматривается. Чаще всего такого человека в центр реабилитации забирают, ну, там где психов лечат. Колют его чем-то, потом возвращается нормальный.

- Даже не знал, что дело зашло так далеко... - он глубоко вздохнул, - Ушам не верю.

Ей даже стало немного жаль этого зажившегося упрямого старика.

- Да вы попробуйте, серьезно говорю. Сразу легче станет.

- Спасибо, у меня есть другие развлечения, - старик криво улыбнулся твердыми губами, - Лучше скажите, чего сами тут оказались. Не похоже чтоб вы попали под аэропоезд.

- А что я... - она смутилась, - У меня причина была.

- Любовь? Извините, но в вашем возрасте это чаще всего бывает.

- Парень, - сказала она нехотя, откидывая окурок, - Но это мое дело.

- Ваше, не спорю. Только к чему это все? Вы остались живы, ничего не изменилось.

- Изменилось. Он узнает, что я покончила с собой, поймет, что я чувствовала. Наверняка вечером придет спросить, в чем дело, извинится... Ладно, вам не понять.

- Действительно, понять сложновато. Всегда почему-то думалось, что смерть и любовь - противоположности.

- Как же! - она фыркнула, - Вы что, и про медовую смерть ничего не слышали?

- Не слышал. Я очень давно тут не был. Теперь уже думаю, что слишком давно.

- Вы, наверно, с Марса прилетели... Извините, это я так. Медовая смерть уже давно узаконена Церковью, она способствует тому чтоб муж с женой жили, можно сказать, душа в душу. Ну, после венчания они оба одновременно умирают какой-нибудь красивой медленной смертью. Чаще всего яд пьют или вены режут.

- Кошмар какой-то, - прошептал потрясенный старик. Его костлявое лицо стало еще серее.

- Скажете тоже, кошмар. Представляете - лежите, медленно умираете и смотрите не отрываясь в глаза любимого вами человека, который умирает возле вас. И так до самого конца. Говорят, очень сближает. И романтично к тому же.

- Ужасно. Даже смерть превратили в игрушку!

- Будет вам... - она потянулась было к автомату за следующей сигаретой, но тут в воздухе послышался свист приближающегося аэропоезда. Она встала.

Старик остался сидеть на скамейке. Согнувшийся, в нелепом старом скине, с бесполезным устройством в руке, он был настолько одинок и жалок, что трудно смотреть. Больше всего он напоминал старое, брошенное на произвол судьбы животное. Аэропоезд подошел почти бесшумно, двери мягко открылись. Внутри было тепло и светло, там сидели люди с живыми теплыми лицами и слышалась мягкая музыка.

Она вошла внутрь, потом спохватилась.

- Эй, а вы как же?

Он поднял на нее глаза и какое-то мгновенье ей казалось, что она увидела две бесконечные пропасти, затянутые могильной холодной пеленой. Но наваждение быстро рассеялось, на скамейке сидел одинокий старик и смешно топорщил свою черепообразную старую голову.

- Нет, спасибо. Я еще посижу. Подумать надо. Спасибо, я многое от вас узнал.

- А, ну хорошо, - она помахала ему рукой, - Надеюсь, вы еще передумаете. Все, пока! Успехов в биологии!

Он расслышал ее слова сквозь свист стартующего аэропоезда и удивленно искривил тонкую бровь.

- Биология? Какая биология?

- Ну, это... - она показала на его прибор, который, словно забытый, сиротливо лежал на скамейке, - Это же для биологии?

- Нет, - старик усмехнулся, впервые за все время, - Это коса.

- А. Ну, бывайте.

Двери плавно закрылись и аэропоезд понесся вперед, смазав город за окном в тусклую монотонную ленту. Некоторое время она смотрела сквозь стекло, пытаясь различить в этом мельтешении улицы, потом стала думать о том, сколько гудков успеет сделать визор до ее прихода.

К ней снова вернулись тепло и безмятежность.