ЯГ Ну что ж, это, пожалуй, интересно. Будь война, я бы хотел пойти.
Странное чувство охватило ее, всепоглощающее чувство неведомого.
Почему ты хотел бы пойти?
Я бы делал что-нибудь, это было бы настоящее. А так все вроде игры.
А что бы ты делал, если бы пошел на войну?
Строил бы железные дороги или мосты, работал бы как черт.
Но ты строил бы их на слом, их сломают, когда армия не будет в них нуждаться. Чем не игра?
И ты называешь войну игрой?
А что это?
Это самое серьезное дело из всех, это — сражение.
Чувство горькой обделенности овладело ею.
Почему сражение более серьезное дело, чем все остальное?— спросила она.
Или ты убиваешь, или тебя убивают, а я думаю, это достаточно серьезно — убивать.
Но когда ты мертв, это же конец всему,— сказала она.
Он помолчал немного.
Важен результат,— сказал он.— Это не пустое дело: усмирим мы Махди или нет.
Какое тебе дело? Или мне? Нам нет дела до Хартума.
Надо иметь пространство, чтобы жить, и кто-нибудь должен потесниться.
А я не хочу жить в пустыне Сахаре. Ты хочешь? — сказала она и враждебно рассмеялась.
Я тоже не хочу, но мы должны поддержать тех, кто хочет.
Зачем?
Что станет с нацией, если мы не сделаем этого?
Мы же не нация. Есть много других, они и есть нация.
Они могут сказать, что они тоже не нация.
Ну что же, если все скажут так, значит, и не будет никакой нации. Но я же останусь сама собой,— сказала она, просияв.
Ты бы не была сама собой, не будь нации.
Почему?
Потому что ты просто была бы добычей для всех и каждого.
Каким образом?
Они бы пришли и взяли все, что у тебя есть.
Ну, они не много могли бы взять. Мне безразлично, что они возьмут. Только пусть лучше меня уволочет разбойник, а не миллионер, который одарит меня только покупным.
Ты говоришь это, потому что ты романтик.
Да, романтик. Хочу быть романтиком. Я ненавижу, когда дома стоят на месте, и людей, которые в них осели. Как это все чопорно и глупо. Я ненавижу солдат. Они чопорные и деревянные. За что ты вообще сражаешься?
Я бы сражался за нацию.
И все-таки ты — не нация. Что бы ты сделал для себя?