Фильдинга интересует — он заявляет об этом в первой главе «Тома Джонса»— не что иное, как человеческая природа. Это громкая и тактически не слишком разумная сентенция. Она выявляет ту сторону творчества Фильдинга — бьющую через край жизнерадостность, чересчур уж часто вырождающуюся в проявление «чистой» бесхребетной энергии,— которая сейчас кажется нам наименее привлекательной. Но это утверждение Фильдинга показательно также и для уверенности и для «безмятежности», с которыми воспринимаются им приятные и неприятные явления жизни. Эта «безмятежная» уверенность определяет обаяние и широту произведений Фильдинга. Его (несмотря на покровительственные замечания Ф. Р. Ливиса ) никак нельзя назвать самодовольным, бесчувственным и грубым литератором. Правда, он не занимается исследованием темных глубин человеческой души и не питает характерного для Остин острого интереса к конкретному процессу бытия. Зато он рисует широкую панораму, критически осмысленную картину жизни общества, давая читателю удовлетворение, вселяя в него бодрость.
Творчество Фильдинга, за исключением «Джонатана Уайльда», больше обязано плутовской, нежели аллегорической традиции. Но, подобно своему учителю Сервантесу, Фильдинг ломает рамки бесформенной структуры плутовского романа и привносит свою систему в тот огромный и рыхлый «кусок жизни», который служит ему сырым материалом. И его система не ограничивается лишь хорошо продуманным сюжетом, хотя иногда она к нему и сводится.
Никто не будет утверждать, что «Джозефу Эндрусу» свойственна стройная композиция. Если подходить к сюжету как к организующей силе романа, связывающей его в единое целое, то этого сюжет «Джозефа Эндруса» не достигает. Не сюжет связывает его материал, а отдельные мотивы и косвенно сама форма путешествия. Путешествие Джозефа и Адамса из Лондона в имение леди Буби обладает определенным символическим значением: это путешествие полно не только приключений, но и открытий. Путешествие как символ человеческой жизни и стремлений широко используется в литературе. Не всегда легко сказать, почему некоторые из литературных путешествий, например странствия Одиссея, Дон-Кихота, Робинзона Крузо, Джозефа Эндруса, приобретают символический смысл, в то время как другие — Родерика Рэндома, Жиль Бласа, Дэвида Бальфура в «Похищенном», Тома Джонса — такого значения не имеют. Очевидно, все дело в характере организации материала соответствующих романов. Когда странствие приносит какие-то открытия морального плана, оно само по себе символизирует стремление к ясности; ритм путешествия оказывается либо прямым отражением ритма жизни («Одиссея»), либо смутно напоминает о нем («Робинзон Крузо», «Джозеф Эндрус»).