Я не думаю, что подобные переживания следует называть «слиянием с образом». Мы прекрасно знаем, что мы — не Кларисса, и одно из свойств нашего восприятия заключается в том, что нам известно больше, чем ей, что мы оцениваем обстановку с объективностью, ей недоступной. Я также не считаю, что по характеру своему эти наши переживания отличны от того, что мы чувствуем при чтении романов Дефо или Фильдинга. И там и тут мы отдаемся (конечно, не до конца, не «безотчетно») во власть мира вымысла, и наш ум, симпатии и интерес захвачены этим миром. Различие заключается лишь в степени интенсивности переживания, а не в его качестве («Кларисса» «жизненна» не больше, чем «Том Джонс»). Пожалуй, лучше всего можно охарактеризовать эту особую интенсивность переживания словом «трагизм». Мы оказываемся перед лицом ситуации, из которой, казалось бы, нет никакого выхода, если только не произойдет метаморфозы, на которую мало надежды.
Мы можем сказать о Ричардсоне, что он первый английский романист, воплотивший в романе трагедию. В «Клариссе» есть черты и нюансы, ослабляющие силу воздействия книги и даже подчас сводящие ее на нет. Здесь налицо все та же религиозность; праведное до отвращения распределение наград и наказаний; описание почти ad nauseum чувствительных сцен (особенно в последних томах), похотливое обыгрывание предстоящего насилия над героиней. Но роман сохраняет свою силу, потому что ситуация, в нем изображенная, трагична.
«Если вы вздумаете читать Ричардсона ради сюжета, вы повеситесь от недостатка терпения,— писал Джонсон.— Но читайте его ради чувства и рассматривайте сюжет лишь как повод для чувства». Замечание Джонсона справедливо и полезно, если учитывать, что Джонсон употреблял слово «чувство» (sentiment) не в его современном отрицательном значении (сентиментальность) и не усматривал в романе Ричардсона антитезу «чувства» и «реализма». Трагедия Клариссы — вещь весьма реальная, и мы сочувствуем этой героине именно потому, что в отличие от Памелы она сопротивляется (несколько пассивно, но тем не менее мужественно) грязным махинациям своей респектабельной буржуазной родни, потому, что она не идет на уступки. Кларисса, девушка из буржуазной среды, застенчивая и добродетельная, не желает подчиниться одному из первейших и важнейших постулатов морали XVIII столетия, гласящему, что дочь — собственность родителей, которым надлежит выдать ее замуж по своему выбору и к своей выгоде.