Жизненность «Дэвида Копперфилда» как раз ослабляется тем, что Диккенс не сумел подчинить своему замыслу и осмысленно организовать «сырой материал» жизни. Образ Мэрдстона получился более жизненным, чем образ Агнес, именно потому что моральное и эстетическое восприятие (эти два понятия неразделимы) первого персонажа у Диккенса глубже. Вторая половина романа, за исключением отдельных экстравагантных высказываний, скучна, потому что ей недостает убедительного конфликта, моральной нагрузки, которая и составила бы «систему изображения».
В чем же в таком случае смысл этого как будто бы искусственного различения понятий «жизнь» и «система изображения»? Мы настаиваем на этом различении просто потому, что многие и многие писатели действительно стремились видеть тут две категории и почти все писатели, обращаясь к роману, оказывали предпочтение одной из них. Они либо начинали с системы, казавшейся им правильной, и пытались вдохнуть в нее жизнь, либо обращались к довольно-таки аморфной «жизни» и пытались на ее основе прийти к какой-то системе.
Конечно, нам не придет в голову отрицать, что это всего лишь грубое упрощение неимоверно сложного и тонкого процесса художественного творчества. Вопрос об источниках художественного творчества чрезвычайно сложен и выходит далеко за рамки данного исследования.
Здесь мне хотелось бы остановиться только на основных, самых общих моментах вышеупомянутой дилеммы.
Для XVIII века характерны многие произведения — например, «Путешествия Гулливера» или «Джонатан Уайльд»,— стержнем которых, безусловно, является «система изображения». Об этих романах нельзя не сказать, что в них автор начинает с «системы», исходит из морального видения, а все элементы романа — действующие лица, сюжет — подчиняются один за другим этой системе, в определенном смысле порождаются ею. Хотя образ Гулливера достаточно убедителен, самостоятельного существования он не имеет. У нас не возникает желания выделить его из повествования, как нам хочется, например, поступить с господином Диком в «Дэвиде Копперфилде».