Мне кажется, «Путешествия Гулливера»— именно такое произведение. Это, несомненно, притча (или серия притч), явно и настойчиво выражающая критическое отношение Свифта к обществу, в котором он жил. Художественная фантазия упорно направляется на достижение одной цели. Поэтому и речи не может быть о том, что мы слишком «увлечемся» и потеряем эту цель из виду. Весь эффект книги зависит от силы и природы нравственной идеи, которая в нее вкладывается.
И все же, когда, прочитав книгу, мы пытаемся уточнить, конкретизировать то, что сказано у Свифта, какие моральные нормы он рекомендует, мы оказываемся не в состоянии дать ответ, равноценный тому впечатлению, которое мы получили от чтения произведения. Действительно ли человек подобен тому существу, которое изобразил Свифт? Какой позитивный взгляд на жизнь, какую философию Свифт проповедует? Ответа на эти вопросы мы не находим. Дело заключается в том, что ни сейчас, ни в XVIII веке почти никто, и во всяком случае ни один нормальный человек, не согласился бы с философией Свифта (такой, какова она на самом деле), не счел бы его взгляд на человека правильным. Ядро притчи у Свифта изъедено червями. Но сама притча осталась нетронутой, как осталась нетронутой и ее колоссальная моральная сила.
Взгляды Свифта, его позитивное суждение о человеческой натуре, быть может, для нас неприемлемы. Но жизнь, реальная действительность, прочувствована им с такой глубиной и страстностью, что ошибочность взглядов писателя перестает играть какую-либо роль. Бесплодность его философии компенсируется жизненностью его наблюдений. В образе очень мало от человека, но очень много черт людей, какими их знал Свифт, черт, которые люди самодовольные и привилегированные предпочли бы забыть или обратить в свою пользу, приукрасив и прикрыв ложью.
Те, кто хотел бы сохранить иллюзорное представление об обществе XVIII столетия как о мире изысканной утонченности и рациональной, хотя и аристократической доброты, вынуждены подвергать сомнению психическое здоровье Свифта. Они уверяют нас, что у него все симптомы «анального эротизма» и что этим будто бы многое объясняется . Подобный подход не редкость и не новинка. Не ново «...клеветать, смеяться, обвинять в безумии Вдохновенных — устами смертных, наносящих Лоск на жалкие, спитые пятна, на рифмы жалкие, На жалкие гармонии...», и, как хорошо было известно Блейку, это наилучшие кандалы, выкованные некоторыми людьми в своих собственных интересах. И подобная версия не объясняет «Гулливера», ибо в ней нет и намека на причины того негодования, которое наполняет жизнью свифтовскую притчу. Толкованию «Путешествий Гулливера» психиатрия XX века помочь не в состоянии. Если нам трудно понять это произведение (а что, собственно говоря, здесь так уж трудно понять?!), то нам гораздо лучше Фрейда помогут картины Хоггарта и романы Фильдинга.