В концепции образа Хартфри налицо элемент капитуляции Перед жизнью, который делает этот образ непригодным для роли героя книги. Этот же элемент накладывает отпечаток и на стиль Фильдинга. После первых нескольких страниц его ирония становится чересчур навязчивой. Бесконечное противопоставление «величия» и «доброты» через некоторое время начинает надоедать. Возникает вопрос: не слишком ли настойчиво протестует Фильдинг? Не должна ли такая его настойчивость вызвать подозрения? Такие повторы говорят не о полной уверенности, а о подспудных сомнениях, о том, что вопрос понят не до конца и где-то в методах его решения таится изъян.
Разбор недостатков «Джонатана Уайльда» всегда приводит к одному и тому же выводу. В последней главе первой книги Фильдинг дает наиболее полную и блестящую характеристику «великих» («Человечество следует рассматривать, разделив его сперва на два основных класса — тех, кто трудится своими руками, и тех, кто использует чужие руки...»), но при всей ясности авторской позиции есть здесь все же и одно «темное место»— отношение Фильдинга к «средним» классам, и особенно к интеллигенции. Кроме того, у Фильдинга наблюдается тенденция (и это единственное проявление сентиментальности в его романе) изображать злодея как злейшего врага... самого злодея. А это затемняет центральное положение книги. Если Уайльд — жертва обмана, то тогда его образ теряет силу типического символа. И, наконец, существенным недостатком романа является развязка, для которой требуется неоднократное вмешательство «бога из машины»—«доброго судьи», в конце концов обеспечивающего торжество справедливости (он, кстати, управляет и «рационально устроенным» утопическим грродом в Африке, куда попадает госпожа Хартфри).
Не кто иной, как добрый судья (здесь, быть может, уместно напомнить, что Фильдинг сам был судьей) спасает Хартфри и наказывает Уайльда. Этот судья стоит над партиями, над классами и поэтому не является органической частью мира романа, мира «двух основных классов». По этой причине его образ ослабляет воздействие книги, ослабляет силу и выразительность воссозданного ужасного мира. Ведь истинный ужас мира, изображенного в «Джонатане Уайльде», в чем Фильдинг нас уже убедил, состоит в том, что уайльды вовсе не всегда попадают на виселицу, а хартфри, как мы видели, плохо приспособленные к жизни, сами могут оказаться развращенными. Но Фильдинг закрывает глаза на возможность такого ужасного исхода и утешает нас зрелищем доброго судьи, вершащего беспристрастное правосудие. И как раз благодаря присутствию судьи «добрые» действующие лица романа остаются пассивными и неживыми. Они не развращаются и остаются все теми же, пройдя через горнило мира Уайльда. Ибо если бы они развратились, судья не смог бы спасти их, а если бы они изменились и взбунтовались, необходимость в его вмешательстве вообще отпала бы.