Фабулу первого тома еще предстояло придумать. Для того чтобы объяснить страшные события третьего тома, требовалось, чтобы преследователь был осыпан всеми дарами фортуны, исполнен решимости, которую ничто не могло бы поколебать, и обладал блестящим умом. Я не сумел бы выполнить стоявшую передо мной задачу, не будь он первоначально вместилищем множества прекрасных достоинств и добродетелей, с тем чтобы необходимость совершить первое убийство предстала достойной глубочайшего сожаления и в то же время в какой-то мере вытекала из самих этих добродетелей...»
Прочитав это объяснение (которое, кстати, проливает довольно яркий свет на социальные корни «романа преследования», в жанре которого подвизается Грэм Грин), почти не удивляешься, когда находишь «Калеба Вильямса», особенно ту его часть, которая писалась первой, скучным. В нем все слишком гладко, и поэтому сегодня он представляет для нас почти исключительно исторический интерес. Беда в том, что Годвин слишком явно знает все ответы заранее. Он не оставил себе, говоря словами Рида, никаких «новых открытий». Но все же к концу книги что-то случается. Главный злодей романа Фокленд, убийца, аристократ, продукт предрассудков своего класса (в истинно годвиновском духе), использовавший все свое классовое могущество и почти весь государственный аппарат против невинного Калеба Вильямса, которому известна его тайна, этот Фокленд постепенно, почти незаметно перестает быть главным злодеем книги и превращается в ее героя. И когда наконец Калеб торжествует, а Фокленд умирает, несчастного Вильямса не оставляет чувство, будто погиб человек лучше его самого.
Эта тема рокового обаяния злодея Фокленда (обаяния, которое должно дать богатую пищу для размышлений исследователям романтизма) составляет как раз тот самый элемент романа, который не вошел даже в точнейшие расчеты Годвина.
Именно этот элемент придает книге некоторую жизненность, а если мы сравним характеристику, данную Годвином своему роману, с готовой книгой, то окажется, что этот элемент и есть ее «открытие». Правда, несмотря на весь его интерес, это не ахти какое ценное открытие. Наоборот, жизненность, которую оно привносит в роман, напоминает истерию, нечто, не поддающееся контролю, нечто неосознанное, невротическое.