Я считаю, что, подходя к исследованию такого обширного комплекса прозаической литературы, как английский роман, надо отдавать себе отчет в том, что проза — это не какая-нибудь дурнушка-сестра поэзии, случайная, прозаическая (как скучно может звучать это слово!), облегченная альтернатива стиху, альтернатива низшего порядка, но — великая и чудесная область человеческой деятельности и исканий. Мне кажется полезным повторить, что развитие прозы вовсе не является мрачной или скучной страницей истории человечества, что оно тесно связано с непрерывной, безгранично богатой, разнообразной борьбой человека за покорение окружающего мира и преобразование мира, за создание философии, отвечающей его нуждам, и создание общества, отвечающего его желаниям. Особенно важно не забывать о том, что проза представляет собой зрелую, сложную и точную форму выражения, предполагающую чрезвычайно развитое самосознание, тончайшие реакции на все окружающее, и что на достижение всего этого людям потребовалось множество столетий.
Я думаю, что даже поверхностное знакомство с процессом возникновения литературы даст нам ключ к ответу на вопросы: почему роман возник в определенную эпоху? Почему средневековая рыцарская литература перестала удовлетворять потребностям современников буржуазной революции?
Ответ в общих чертах гласит, что буржуазии, чтобы завоевать свободу от феодального строя, пришлось сорвать с феодализма покров романтики. Феодальное общество не удовлетворяло представителей буржуазии, мешало им. И они не ощущали ни малейшего желания защищать это общество и не могли любить литературу, призванную воспевать его идеалы и скрывать его недостатки. Напротив, все потребности и инстинктивные устремления буржуазии побуждали ее разоблачать и ниспровергать феодальные устои и ценности. В отличие от правящего феодального класса буржуазия не усматривала непосредственной угрозы в раскрытии правды об окружающем мире и поэтому не боялась реализма.
Первые революционные буржуазные писатели — например, Рабле —не сознавали ни своей буржуазной сущности, ни своей революционности в политическом смысле этого слова. Рабле насквозь пропитан средневековой мудростью и традициями. Ни одна другая книга не показывает нам так наглядно, как •его роман, что представляла собой средневековая Франция. И все же в полнокровном утверждении радости физического бытия, в полном отсутствии почтения к чему бы то ни было, в хитроумнейшей, смелой изобретательности, в реализме, лежащем в основе самых фантастических полетов воображения, Рабле предстает писателем, совершенно чуждым романтике. Его бьющее через край веселье, его смех вдребезги разбивают претенциозность куртуазного мира. Никакая идеализация знатных представительниц женского пола не могла бы устоять перед безграничным бесстыдством Панурга.