Однако схоластическая ученость, являющаяся предметом насмешки и парадоксальной движущей силой «Тристрама Шенди»,— это не всякая ученость, не всякий интерес к науке. Правда, впечатление, создаваемое романом, можно было бы отчасти обеспечить любым противопоставлением теории и практики. Привлекательность произведения заключается в передаче прихотливости жизни, трудности теоретического осмысления бесчисленных фактов существования. Но в конечном итоге роман Стерна лишь в очень малой степени опирается на обобщения. Мы лишь с трудом выделяем лежащие в его основе принципы. Назвать роман сатирой на конфликт между теорией и практикой будет в какой-то мере верно, но это не даст исчерпывающего представления об основном его качестве, весьма конкретном и весьма уникальном.
Для Стерна «мир учености» заключает в себе не только философский мир Локка и просветительство XVIII века, как это иногда считают. Стерн, будучи большим поклонником Локка, несомненно, использовал, притом весьма плодотворно, локковскую теорию ассоциаций. Эту теорию можно рассматривать как принцип, лежащий в основе отступлений «Тристрама Шенди» и многих произведений современной литературы «потока сознания». Однако упрощенческий подход к влиянию Локка на Стерна чреват опасностью того, что его роман в значительной своей части останется непонятым.
В «Тристраме Шенди» идет непрерывная и незаметная борьба между тем, что может быть названо здравомыслящим просветительством XVIII столетия, и старой схоластической традицией средневековья. Шутки, которыми изобилует «Тристрам Шенди», допустимы и даже понятны только в свете этой борьбы. Причину такого явления следует искать в характере интеллектуальных занятий донаучной эпохи. Уайтхед назвал поздний этап развития схоластической учености периодом «необузданного рационализма», имея в виду характерную свободу абстрактных рассуждений, не ограничиваемую уздой дисцицлины, впоследствии созданной научным методом. Схоластическая направленность ума, с которой мы сталкиваемся в ряде частей романа Рабле и уже в строго метафизических стихотворениях Донна, использует эту свободу, хитроумно применяя ходячие теории в самых необычных целях. Стерн по существу следует этой традиции (так же как Свифт в «Сказке бочки»). Гибкое обращение с идеей необходимо в игре остроумия, пусть не всякая идея при этом схоластична (среди них попадаются и те, что были выдвинуты новыми учеными и философами). Стерн по духу своему отличен от большинства писателей XVIII века, находившихся под влиянием Локка, и от самого Локка, ибо Стерн видит в идеях лишь основу для игры воображения.