Литературное бунтарство XIX века в значительной мере носило индивидуалистический, бесплодный характер. Власть имущие косвенно и исподтишка поощряли взгляд на художника как на безумца, прекрасно зная, что смерть на чердаке, богемная распущенность и «искусство для искусства», обладая некоторым ореолом привлекательности, оставляют здание общества нетронутым, разве что появятся на стенах этого здания несколько грубых картинок. Отсюда принижение искусства «арбитрами вкуса» и изображение его в виде смеси невроза и украшательства, отсюда поэзия Суинберна и романы госпожи Вуд. Низкое искусство возносилось на пьедестал, выдающиеся произведения толковались превратно. Диккенса превращали в создателя пикантных «харак-, теров», «Грозовой перевал»— в романтическую любовную идиллию.
Великие писатели были бунтарями, и степень их величия в конечном счете определяется силой и последовательностью их бунта. Конечно, бунтарство это не всегда было осознанным и продуманным. Очень редко в основе его лежал социологический анализ. Скорее, это был бунт духа, бунт сознания, и очень часто он лишь косвенно отражался в жизни, которую вели писатели. Эмилия Бронте, Генри Джеймс и Джозеф Конрад внешне, казалось бы, подчинялись общепринятым нормам своего времени, но они не меньше радикалов — Диккенса, Джордж Элиот и Сэмюэла Батлера — ощущали деградацию людей в викторианском обществе. Во взволлюванном письме, написанном сразу же после начала первой мировой войны (в тот день, когда закончился XIX век как общественная эпоха), усталый и маститый Генри Джеймс, по жизненным привычкам и складу ума типичный отпрыск высших слоев буржуазии, писал (следуя своей чрезвычайно эмоциональной манере):
«Как может происходящее не казаться сплошной ужасной чернотой?.. Цивилизация низвергнута'в пропасть крови и тьмы из-за произвола двух бесчестных самодержцев, и это наглядно выдает истинное лицо всей той долгой эпохи, когда нам казалось, будто мир, пусть оступаясь, постепенно становится лучше и лучше, и теперь правильное понимание того, какими в действительности были эти коварные годы и что они значили, так трагично, что словами этого и не выразишь».