Сцена суда над Ловким Плутом (эпизод этот и с эмоциональной и с моральной точки зрения глубже сцены, в которой Джонатан Уайльд исполняет танец без музыки, и выше нее в художественном отношении) в причудливой форме возрождает центральную тему Оливера Твиста — тему, которую можно было бы сформулировать следующим образом: как могут противостоять бедняки произволу государства угнетения?
Плут великолепен на всем протяжении романа: его преждевременное, не по годам, развитие; его бойкая речь, его тяжеловесная ирония (которая невольно проливает свет и на специфику иронии самого Диккенса); хитрость и находчивость этого проныры; его до нелепости любезная манера держаться (восхитительным образом противоречащая внешнему виду); его кипучая энергия и жизнелюбие — все эти качества, обрисованные без ложной чувствительности, производят впечатление большой художественной глубины.
В образе Ловкого Плута важнее всего как раз не оригинальное, а обычное, не неприспособленность к жизни, а именно способность ладить с миром, применяться к условиям жизни в нем. Оливер боится окружающего мира. Плут же бросает ему вызов; мир сделал его таким, каков он есть, и он не остается перед ним в долгу. Суд над Плутом представляет собой разительный контраст со всеми прочими «советами» и процессами, описанными в романе. Плут является на суд во всеоружии своего остроумия и обрушивает на судей град насмешек, которые, несмотря на всю их фантастическую неожиданность и кажущуюся неуместность, заключают в себе больше иронии, чем все остальные сентенции, рассыпанные в книге.
«Это был действительно мистер Даукинс с закатанными, по обыкновению, длинными рукавами сюртука; засунув левую руку в карман, а в правой держа шляпу, он вошел, сопровождаемый тюремщиком, в комнату совершенно неописуемой походкой, волоча ноги, вразвалку и, заняв место на скамье подсудимых, громким голосом пожелал узнать, чего ради поставили его в такое унизительное положение.
Прикусите язык, слышите! — сказал тюремщик.
Я — англичанин, разве не так? — возразил Плут.— Где же мои привилегии?