Мальчик, вы имеете о чем-нибудь спросить этого свидетеля? — сказал судья.
Я не намерен унижаться, снисходя до беседы с ним,— ответил Плут.
Вы ничего не имеете сказать?
Слышите, их честь спрашивает, имеете ли вы что сказать?— повторил тюремщик, подталкивая локтем молчавшего Плута.
Прошу прощенья! — сказал Плут, с рассеянным видом поднимая глаза. — Это вы ко мне обращаетесь, милейший?
Никогда я не видел такого прожженного молодого бродяги, ваша честь,— усмехаясь заметил полисмен.— Хотите ли вы что-нибудь сказать, юнец?
Нет,— ответил Плут,— не здесь, потому что эта лавочка не годится для правосудия, да к тому же сегодня утром мой адвокат завтракает с вице-президентом палаты общин. Но в другом месте я кое-что скажу, а также и он и мои многочисленные и почтенные знакомые, и тогда эти крючкотворы пожалеют, что родились на свет или что не приказали своим лакеям повесить их на гвоздь вместо шляпы, когда те отпустили их сегодня утром проделывать надо мной эти штуки. Я...
Довольно! Приговорен к преданию суду. Уведите его,— перебил клерк.
Идем! — сказал тюремщик.
Иду,— ответил Плут, чистя ладонью свою шляпу.— Эй (обращаясь к судьям), нечего напускать на себя испуганный вид: я вам не окажу ни малейшего снисхождения, ни на полпенни! Вы за это заплатите, милейшие! Я бы ни за что не согласился быть на вашем месте. Я бы не вышел теперь на волю, даже если бы вы упали на колени и умоляли меня. Эй, ведите меня в тюрьму! Уведите меня.»
В этом эпизоде столько буйной фантазии, что читатели, которым примелькались в романах Диккенса фигуры эксцентричных чудаков и которые привыкли не придавать им особого значения, легко могут упустить из виду самое главное в браваде Плута — фактическое содержание его реплик. Однако стоит нам вспомнить суд над Оливером и судью Фэнга, разбиравшего его дело, и мы не сможем не признать справедливости выпадов Плута, обличающего пороки судебной системы, которая расправляется с ним самым беспощадным образом. Действительно, где привилегии англичанина? Разве есть такой закон, который позволял бы тюремщику разговаривать так, как он разговаривает в приведенной выше сцене? И что представляют собой в действительности эти судьи? Вряд ли можно дать более меткое определение всей этой процедуре судопроизводства, чем презрительные слова Плута: «...эта лавочка не годится для правосудия». Значение образа Ловкого Плута состоит в том, что это чуть ли не единственный персонаж из мира социальных низов, который, оставаясь верным самому себе, продолжает развивать конфликт, обнаруженный Оливером, когда тот попросил «еще каши».