Вот почему борьба, которую ведут между собой на страницах «Оливера Твиста» сюжет и замысел, является поистине борьбой не на живот, а на смерть, борьбой, от исхода которой зависит жизнеспособность романа. И в той степени, в какой сюжет извращает и заглушает центральную идею, ценность романа уменьшается.Свидетельство тому — утрата напряженности действия в третьей четверти книги и сомнительный финал. Но весь роман в целом не производит впечатления катастрофической неудачи. Видение мира, лежащее в основе центрального замысла, отличается такой правдивостью и глубиной, что все произведение обретает исключительную жизненность,, которая успешно противостоит мертвящему воздействию сюжета Сам образ Оливера не сохраняет своей жизненности, но остается живым полученное от него читателем первоначальное впечатление. Это впечатление — понимание обездоленности и чаяний угнетенных — слишком сильно и устойчиво, чтобы мы могли удовлетвориться таким иллюзорным решением конфликта, как перенесение Оливера в выдуманный мир грез, и выбросить из памяти толстого джентльмена в белом жилете, который — ради удобства сюжета — исчез из повествования, покуда о нем не напомнил нам Ловкий Плут. Каким бы смутным, неровным и противоречивым ни было общее воздействие романа Диккенса, мы все же допустили бы большую несправедливость, если бы стали обсуждать его — как это сплошь и рядом делается — только с точки зрения произвольно подобранных отрывков да изобилующих в романе карикатурных сцен и образов. Ведь за удачами и мелкими находками кроется центральный замысел, за игрой творческих сил — настоящее искусство. Распознав эти великие достоинства «Оливера Твиста», мы сможем с пониманием дела подойти к изучению позднейших — более зрелых и значительных — произведений Диккенса, таких, как «Холодный дом», «Крошка Доррит», «Большие надежды» и «Наш общий друг».
ЭМИЛИЯ БРОНТЕ. «ГРОЗОВОЙ ПЕРЕВАЛ» (1847)
Как и все великие произведения искусства, роман «Грозовой перевал» сочетает в себе конкретность и обобщенность, «местный колорит» и универсальность охвата действительности. Из-за того, что о сестрах Бронте говорилось и писалось много всяческого вздора, из-за того, что Эмилию особенно часто изображали фигурой призрачной, — как бы отгороженной от мира бесконечными болотами и пустошами, поросшими вереском, отрезанной от пошлого человеческого общества, принадлежащей не своему веку, а вечности, — представляется необходимым начать наш анализ именно с «местного колорита».