«Эрнесту Тоунли сказал несколько банальных слов о том, что его профессия, вероятно, должна очень интересовать его, }[ Эрнест, все еще смущенный и робкий, не зная, что сказать, пустил в ход одну из своих мелких монет и пробормотал, что бедные люди очень симпатичны. Тоунли принял ее так, как она этого заслуживала, и утвердительно кивнул головой, тогда Эрнест неосторожно пошел дальше и прибавил:
А разве вам бедные люди не нравятся?
Тоунли состроил комическую и добродушную гримасу и сказал спокойно, но медленно и решительно:
Нет, нет, нет,— после чего тотчас же убежал.
Этого было для Эрнеста достаточно. Как всегда, он еще не сознавал этого, а в нем уже начиналась реакция. Тоунли только что взял у Эрнеста из рук трехпенсовую монету, посмотрел на нее и вернул как фальшивую. Почему он, Эрнест, тотчас же догадался, что это фальшивая монета, хотя был не в состояяии различить это, когда принял ее от Прайера? Разумеется, некоторые бедняки очень симпатичны, и так всегда будет, но словно чешуя вдруг спала с его глаз, и он вдруг понял, что никто не бывает симпатичен только потому, что он беден, и что между высшими и низшими классами лежит бездна, являющая собою непроходимую преграду.
В тот вечер он много думал. Если Тоунли прав,— а Эрнест чувствовал, что его «нет» относилось не только к замечанию о бедных людях, но ко всей системе недавно усвоенных им идей,— то это означает, что он с Прайером, несомненно, находятся на ложном пути. Тоунли не спорил с ним; он сказал только одно слово, и притом самое краткое во всем словаре, но Эрнест уже был готов для всякой новой прививки, и ничтожная частица заразного начала начала действовать немедленно.»
Можно было бы представить этот отрывок как образчик реализма в духе Дизраэли (любопытно сравнить это место «Пути всякой плоти» с отрывками из «Сибиллы» или «Конингсби»), но, мне кажется, самое интересное здесь — характер батлеровского психологизма. Столкнулись два различных отношения к жизни. Наверное, любой другой писатель, ставящий, как и Батлер, во главу угла «идеи», ухватился бы за эту ситуацию, чтобы изобразить дуэль умов: Тоунли изложил бы свое кредо, Эрнест — свое. А вот у Батлера дело обходится без какого бы то ни было идейного спора. Приятели встречаются, звучат слова «нет, нет, нет», мы узнаем, что подумалось Эрнесту, и дуэль окончена. Тем не менее это была подлинная схватка умов, похожая, на мой взгляд, формой и содержанием на интеллектуальные поединки, происходящие в реальной жизни, больше, нежели любые диалоги, искрящиеся отточенными, прекрасно аргументированными »доводами.