Экзотический колорит здесь, конечно, есть: апельсиновые сады, воловьи кожи, индиго,— но внутренний стержень этого предложения составляют понятия, которым предстоит стать центральными в тематике романа: государственное правление («в дни господства испанцев») и торговля. Конрад ставит перед собой задачу сделать второй план романа, его фон, реальным и объемным, ибо тогда реальным и объемным будет сам роман, повествующий о реальной действительности конкретной республики в конкретной части света и в конкретную историческую эпоху. Не обладай Конрад способностью придавать изображаемым им сценам живую конкретность, ему не удалось бы достичь того сочетания внешней ясности, прозрачности с внутренней глубиной, которое служит одной из характерных особенностей его творчества.
Несмотря на то, что Конрад — писатель далеко не поверхностный, несмотря на то, что его персонажей отличает напряженная духовная жизнь, сближающая их с героями Достоевского и Генри Джеймса, в центре внимания писателя находится все же внешний, материальный мир. Его произведения никогда не оставляют впечатления, будто внутренний мир персонажа, какую бы важную роль он ни играл, более реален, чем мир материальный, или будто первый обособлен от последнего. Я делаю на этом особый упор, потому что в критике наметились два подхода к творчеству Конрада, каждый из которых представляется мне в корне ошибочным. С одной стороны, при анализе его произведений на первый план выдвигают романтику, динамичность действия, видят в нем «Киплинга морских просторов»; с другой стороны, его ассоциируют с характерным для XX века культом одиночества и отчаяния, изображают эдаким прототипом «перемещенных лиц»— со всеми последствиями, которые вытекают из подобного статуса.
Конрад писал: «Нравственное открытие — вот что должно быть объектом каждой повести.» Он не был сторонником «искусства для искусства», этот истинный художник, который, как ни трудно этому поверить, писал на языке, изученном уже в зрелом возрасте, и бился над своими романами, стремясь придать им совершенную форму, совсем как Флобер, его любимый писатель. Говоря о «нравственном открытии», Конрад имел в виду, конечно, не художественную иллюстрацию какойнибудь заранее данной моральной истины. Нет, это открытие он мыслил как нечто рождающееся в творческом процессе. Самый акт художественного творчества, облекающий в художественную форму то или иное жизненное явление, ту или иную сторону действительности, представляет собой открытие, касающееся сущности жизни, и в конечном счете ценность данного произведения искусства будет зависеть от ценности этого открытия. Между прочим, красноречивые высказынания Конрада о собственном творчестве чаще встречаются в его романах, а не в авторских предисловиях к ним, до странного наивных и малоинтересных. Объяснение этому, несомненно, следует искать все в том же слове «открытие». Именно в художественном осмыслении жизни, а не в логических рассуждениях о ней Конрад достигает наибольшего успеха, наибольшей глубины.