Форстеру великолепно удаются ситуации символические, происшествия и эпизоды, чреватые отдаленными последствиями. Прекрасным примером этого может послужить сценка чаепития, устроенного Фильдингом в саду. События, происходящие в этом эпизоде, затрагивают закономерности, ясные еще только наполовину. Среди гостей — две английские леди, госпожа Мур и мисс Куэстед, доктор-мусульманин Азиз и и профессор-Индиец Годболе. В это общество врывается жених мисс Куэстед, англо-индийский сагиб Ронни Хезлоп, который собрался увести дам посмотреть на игру в поло.
«Гости начали прощаться. Одни злились, другие чувствовали себя несчастными. Разве кто-нибудь позволил бы себе такое на вересковых брегах Шотландии или в горах Италии? — спрашивал себя Фильдинг позднее. В Индии не знали меру спокойствию. Либо его не было совсем, либо покой поглощал все — как это было с профессором Годболе. Вот собрались они — Азиз, гнусный, отвратительный, госпожа Мур и мисс Куэстед, обе такие глупые, и он сам и Хезлоп, внешне весьма воспитанные, но на самом деле противные и ненавидящие ДРУГ друга.
До свидания, господин Фильдинг. Большое вам спасибо... Какой у вас чудный дом!
До свидания, госпожа Мур.
До свидания, господин Фильдинг. Было так интересно...
До свидания, мисс Куэстед.
До свидания, доктор Азиз.
До свидания, госпожа Мур.
До свидания, доктор Азиз.
До свидания, мисс Куэстед.— Он потряс ее руку, чтобы показать, что чувствует себя непринужденно.— Не забывайте о пещерах. Ладно? Я мигом устрою поездку.
Спасибо...
А он, как будто в него вселился бес, добавил:
Как жаль, что вы так скоро уезжаете из Индии! Не уезжайте, оставайтесь!
До свидания, профессор Годболе,— продолжала она, почувствовав внезапное волнение.— Как жаль, что вы так и не спели нам.
Я спою сейчас,— ответил тот и запел.
Он затянул песню, нота за нотой, слабым высоким голосом. Временами в ней ощущался восточный ритм, временами появлялось сходство с какой-то западной мелодией. Но после нескольких таких переходов слушатели потеряли всякую нить, запутались в лабиринте звуков, не резких или приятных, но неразличимых. Это была песня неведомой птицы. Понимали ее только слуги. Они начали перешептываться. Нагой слуга, собиравший водяные лилии, вылез из пруда. Рот у него от удовольствия раскрылся, показался пунцовый язык. Пение продолжалось и прекратилось через несколько минут так же внезапно, как началось,— очевидно, посередине такта, на субдоминанте.