В сущности, Конраду удается разрешить задачу необычайной трудности, которая оказалась не по плечу целому ряду более «политически сознательных» писателей: он художественно убедительно показывает, что «человек — частица континента, частица целого». Эта удача Конрада тем более замечательна, что его собственное мировоззрение, судя по всему, страдало отсутствием ясности.
В «Ностромо» об этом свидетельствует, в частности, отношение писателя к «толпе», которая никогда не оживает под его пером как совокупность конкретных людей. Известная расплывчатость, глубоко скрытая в стилистическом строе и в системе символов книги, нет-нет да и затуманит изумительный реализм Конрада. Не так-то легко проследить истоки этой особенности «Ностромо», особенности, определение которой пытался дать Форстер, писавший о «сокровенных недрах грандиозного гения» и высказывавший в связи с этим опасение, что, быть может, «он расплывчат не только снаружи, но и глубоко внутри и что в святая святых его гения таится не драгоценный камень, а туман, один лишь туман» г.
Я не нахожу, что сущность таланта Конрада заволакивает сплошной «туман». Напротив, художественные образы, щедро рассыпанные в его книгах, могут быть смело уподоблены драгоценным камням. И все же есть у Конрада моменты, когда его, как видно, переполняет ощущение «жестокой бесплодности бытия», «тщетности попыток достичь окончательного решения проблемы, стоившей стольких понапрасну отданных жизней» . Этим чувством насквозь пропитан финал романа «Ностромо»: загадочно-вопросительное выражение на лице умирающего Ностромо; изображение смерти Ностромо в виде своего рода романтической победы — «самой большой, самой завидной, самой зловещей из всех»; неопределенность слова «властвовал» в заключительной фразе. С этим же чувством мы, как мне кажется, имеем все основания связать неспособность госпожи Гульд (а вместе с ней и Конрада) дать сколько-нибудь четкое определение понятию «материальный интерес».
Это вновь и вновь повторяющееся на страницах книги выражение играет существенную роль в моральной системе автора, и обходить его точный смысл просто недопустимо. Оно срывается с уст госпожи Гульд в момент, когда та делает самое важное для нее «нравственное открытие», открытие, от которого Конрад по-настоящему не отделяет и себя: