Свое окончательное выражение эта тема получает — в форме одновременно трогательной и исполненной большой нравственной глубины — в разговоре Изабеллы с умирающим Ральфом:
«Она запрокинула голову и подняла вверх крепко сжатые руки. Казалось, в эту минуту она возносит к небу молитву за него.
И это правда? Скажите, это правда? — спросила она.
Правда, что вы были глупышкой? О нет,— сказал Ральф, явно пытаясь отшутиться.
—' Нет, что это вы дали мне богатство — что все мое состояние досталось мне от вас?
Он отвернулся и долго молчал. Потом наконец произнес:
Не будем говорить об этом — это не принесло вам счастья.
Теперь он снова повернулся лицом к ней, и они опять смотрели друг на друга.
Если бы не это... если бы не это..! — Волнение мешало ему говорить.— Наверное, я разбил вам жизнь! — воскликнул он сквозь душившие его слезы.
У нее было такое чувство, что никто уже не может причинить ему боль: ведь он, казалось, уже наполовину ушел из этого мира. Но даже если бы у нее и не было такого чувства, она все равно сказала бы все до конца, потому что сейчас имело значение только одно: знать, что они вместе смотрят в лицо правде. Только это могло облегчить страдание.
Он женился на мне ради денег,— проговорила она.
Ей захотелось высказать все, что было у нее на сердце. Она боялась, что он умрет прежде, чем она успеет излить душу.
С минуту он пристально смотрел на нее, затем, впервые за время их разговора, смежил веки. Но в тот же момент, снова открыв глаза, Ральф ответил:
Он был пылко влюблен в вас.
Да, он был влюблен, но он не женился бы на мне, будь я бедна. Я не хочу делать вам больно, говоря это. Да разве я могу обидеть вас? Я хочу лишь, чтобы вы поняли. Все время я пыталась скрыть от вас правду, не хотела, чтобы вы понимали, но теперь все это позади.
Я всегда эго понимал,— сказал Ральф.
Я догадывалась об этом, но мне это не нравилось. А теперь это меня радует.
Нет, вы не причинили мне боли, вы сделали меня безмерно счастливым,— вымолвил Ральф голосом, в котором звучала огромная радость. Она склонила голову и припала губами к его руке.— Я всегда понимал,— продолжал он,— хотя все это было так странно, так горько. Вы хотели глядеть на жизнь своими глазами, но вам этого не позволили; вы были наказаны за такое желание. Вас перемололи на мельнице условностей!