Приведенный выше отрывок говорит и о том, что выявлен ный недостаток — еще не порок. Весьма показательно в связи с этим заключительное замечание Эммы. Взятое в скобки слово «улыбаясь» и глупый ответ Хэрриет ставят под сомнение всю аристократическую философию Эммы, и это сомнение, даже если оно не компенсирует забвение моральной проблемы, во всяком случае делает авторский изъян менее ощутимым. Окончательно успокоить читателя Остин, впрочем, не удается.
Налету самодовольства противостоят и другие силы. Для того, чтобы убедиться в правильности этого ощущения, нам не следует ограничиваться только несколькими конкретными упоминаниями о бедных. В пользу романистки говорит, как мы видели, ее горячий интерес к положению женщины в обществе ее времени, интерес, связанный с пересмотром главных устоев этого общества. В пользу романистки говорит ее материализм и отсутствие у нее всякой претенциозности. Если косвенно она и защищает аристократический уклад, то делает это по крайней мере на основе рационального анализа. Никакие ложные философские обоснования не привлекаются ею для ограждения социального статус-кво от рационального анализа. Кроме того, писательница ни прямо, ни косвенно не претендует на раскрытие непререкаемой истины. Хартфильд преподносится нам как Хартфильд, а не как «сама жизнь».
И в этом, как мне представляется, в конечном итоге и заключается сила «Эммы»: Жизнь с большой буквы отвергается ради процесса бытия, ради подлинных, конкретных проблем поведения и чувств — в подлинном, конкретном обществе. Чуткое жизнелюбие Джейн Остин, ее искренний интерес к человеческим чувствам в конкретной ситуации (основанный на кристальной честности) захватывают наше воображение. Этот интерес дал писательнице возможность нарисовать такую тонкую и точную картину личных взаимоотношений ее героев (каким образом группе индивидуумов, живущих вместе, легче всего ладить друг с другом, легче всего найти счастье?). И ее интерес не кончается там, где правящий класс Хартфильда предпочел бы с чувством облегчения поставить точку.