В основе романтизма Скотта лежит отказ от традиций классической изящной литературы XVIII века, а также попытка охватить в романах значительно более широкие слои народа и писать для несравненно более широкого круга читателей. В противоположность авторам, поставлявшим «готические» романы (например, Анне Рэдклиф, у которой Скотт многому научился в смысле писательской техники), Скотт далеко не всегда пишет с позиций правящего класса. Правда, во всех его книгах имеется элемент ухода от действительности в романтику (особенно в романах из средневековой жизни), но в своих лучших произведениях — таких, как «Пуритане», «Антикварий», «Эдинбургская темница»,— Скотт предпринял серьезную попытку реалистически изобразить тяжелые испытания, выпавшие на долю народа Шотландии. Решающая сила этих книг коренится в понимании Скоттом запросов крестьян Нижней Шотландии, в сочувственном отношении писателя к их бедственному положению. Было бы неверно утверждать, что эти романы написаны последовательно с позиций крестьянства; в той мере, в какой можно говорить о последовательной и осознанной позиции Скотта, это была позиция помещика, отечески опекающего крестьян.
Как и все писатели-романтики, Скотт ненавидел и презирал новоявленный капитализм, считал, что промышленный переворот разрушает былые социальные связи, которые обеспечивали при прежнем общественном укладе если не равенство (Скотт и не был демократом), то, во всяком случае, известную сердечность во взаимоотношениях между людьми. «Скотт, так же как и Карлайль,— пишет профессор Грайерсон в замечательной биографии писателя,— считал корнем зла разрыв всех связей между хозяином и работником, кроме чисто денежных отношений.»
Реакция Скотта на промышленный переворот сплошь и рядом принимала форму бегства от действительности в вымышленный мир средневековой романтики. Вот любопытный отрывок из введения к «Хроникам Кэнонгейта», наглядно показывающий, как остро воспринимал Скотт контраст между уродливым настоящим и идеализированным прошлым. Скотт описывает Эдинбург и его окрестности, на фоне которых будут развертываться события, о коих автор собирается поведать читателям: «Даже местоположение Литтл-Крофтенгри благоприятствует, как мне кажется, начатому мною труду. Едва ли найдется где-нибудь еще столь же величественный контраст: громадный город с домами, темными от вековой копоти, в многоголосом шуме которого сливаются звуки усердной промышленной деятельности и праздного веселья; и — высокий холм с крутыми склонами, одинокий и безмолвный как могила; первый объят кипучей деятельностью, жизнь в нем бьет ключом, клокочет и несется вперед с неудержимой силой наводнения; второй напоминает какого-нибудь ветхого отшельника, чья жизнь течет тихо и незаметно, словно ручеек, неслышно и почти незримо, струящийся из святого источника. Город похож на капище, где царят современные Комус и Маммона, а люди тысячами приносят в жертву на их алтарях покой, независимость и самое добродетель; окутанная туманом безлюдная гора кажется неким троном, где владычествовал величественный и грозный дух феодальных времен — эпохи, когда оба эти божества одаряли коронами пэров и землями тех, кто вынашивал в голове смелые планы и имел сильные руки, способные провести эти планы в жизнь.»