Позабыть? — сказал бедный Дине, поднося платок к глазам.— Да я ее вовек не забуду. Но тот, кто послал горе, ниспосылает и целительный бальзам. Нынешнюю ночь я по временам так погружался в думы, что не сознавал своей потери. Со мной было, как с достойным Джоном Семплом, прозванным Джон из Карсфарна, перенесшим подобное же испытание. Я провел ночь у реки Улай, срывая плоды.» 1
Вообще-то говоря, Скотт как писатель не отличается особой утонченностью, но в моменты, подобные описанному выше, когда его вдохновляет история своего народа, он поднимается до глубоких прозрений.
В «Эдинбургской темнице» не всегда легко бывает отделить фальшь от правды, дань традиционным условностям от самобытности, романтическое от реалистического. Интересный пример являет собой в этом отношении фигура Мэдж Уайлдфайр. На первый взгляд, она, казалось бы, воплощает чисто «литературный» образ, восходящий к безумным персонажам пьес Шекспира и используемый автором для развития сюжета и для придания последнему романтической окраски. Но это еще не вся правда о Мэдж Уайлдфайр. Да, она является традиционной фигурой, эта соблазненная и обманутая девушка, потерявшая рассудок и ставшая проституткой. Но здесь замешана не только литературная традиция. Женщины, подобные Мэдж, полубезумные-полупророчицы, то и дело встречающиеся на страницах романов Скотта (лучшим примером, пожалуй, может служить Мег Меррилиз),— это не просто ходульные фигуры, вставленные в повествование ради пущего эффекта; нет, они выполняют более важную функцию Подчас эти безумицы достигают неожиданных для них высот красноречия — не беллетризованной книжной риторики, а подлинного красноречия живого народного языка. Вот, например, как отчитывает Мег Меррилиз лэрда Элленгауэна:
«Ступай своей дорогой,— сказала цыганка.— Ступай своей дорогой, лэрд Элленгауэн, ступай своей дорогой, Годфри Бертрам! Сегодня ты погасил очаги в семи домах; смотри, будет ли тебе от этого теплее в твоем доме! Ты сорвал солому с семи крыш; крепче ли от этого твоя крыша! Теперь ты можешь устроить стойло для скота в Дернклю, там, где жили люди; смотри только, чтобы зайцы не завелись у твоего камелька! Ступай своей дорогой, Годфри Бертрам, нечего глядеть на наш табор. Там тридцать душ, которые готовы, были голодать, чтобы ты мог лакомиться вволю, и проливать свою кровь, чтобы ты себе пальца не поцарапал. Да, тридцать душ, от'столетней старухи до малютки, который родился всего неделю назад, и ты согнал их с места, чтобы они спали с жабами да с тетеревами на болотах! Ступай своей дорогой, Элленгауэн! Усталые, мы тащим на спинах наших детей; смотри, веселее ли от этого будет качаться люлька у тебя в доме! Не думай только, что я хочу зла маленькому Гарри или ребенку, что должен родиться... Боже упаси! Пусть они растут добрыми к бедным людям и пусть будут лучше, чем их отец! А теперь ступай своей дорогой, потому что слова эти последние; больше ты никогда ничего не услышишь от Мег Меррилиз, и больше я никогда не притронусь ни к одному деревцу в густых лесах Элленгауэна.»