В той части книги, которая посвящена событиям после смерти Кэтрин, Хитклиф продолжает свою месть, начатую женитьбой на Изабелле. Это наиболее своеобразная и наиболее трудная для понимания часть романа: обуревающие Хитклифа чувства представляются большинству читателей необъяснимыми. Хитклиф отвергает все обычные и здоровые человеческие эмоции. Он восклицает:
«— Во мне нет жалости! Нет! Чем больше червь извивается, тем сильнее мне хочется его раздавить! Какой-то нравственный зуд. И я расчесываю язву тем упорней, чем сильнее становится боль.»
«Какой-то нравственный зуд». До чего необычные и многозначительные слова! В них-то и следует искать ответ на возникающее у читателя искушение рассматривать всю эту часть романа как описание патологического невроза. Хитклиф превращается в сущее исчадие ада: то, как он поступает с Изабеллой, Гэртоном, Кэти, своим собственным сыном, не говоря уже о злосчастном Хиндли, поражает читателя своей немыслимой жестокостью, бесчеловечностью. Похоже, Хитклиф изощряется в поисках новых, все более утонченных жестокостей, новых способов попирать и унижать человеческое достоинство своих жертв. И вот уже у нас начинает складываться впечатление — особенно если мы читаем роман не слишком внимательно и не улавливаем всех оттенков авторской мысли,— что Эмилия Бронте чрезмерно сгустила краски, что месть Хитклифа (например, в эпизоде с замужеством Кэти) перешла всякую меру.
И все же этот внутренний протест порожден лишь одной рассудочной и ограниченной стороной нашего сознания, которая соотносит прочитанное с нашим повседневным опытом. Другая же сторона, более чутко откликающаяся на искусство Эмилии Бронте, продолжает воспринимать все, что ею написано, как художественно достоверное. Самое удивительное достижение писательницы заключается в том, что, несмотря на наш протест против неправдоподобности описываемых жестокостей (кстати, в свете многочисленных событий истории XX века такого рода протест представляется слишком уж прекраснодушным), несмотря на все злодейства Хитклифа, мы на протяжении всей указанной части книги по-прежнему продолжаем сочувствовать ему. Мы, разумеется, не восхищаемся им и не оправдываем его, но в глубине души принимаем его сторону, продолжая каким-то образом отождествлять себя с ним, настраиваясь вместе с ним против других персонажей.