Вряд ли Эмилии Бронте даже в голову приходило остановиться на одном из этих возможных решений: и то и другое опрокинуло бы замысел ее романа. Тот факт, что Эмилия Бронте не пошла ни по тому, ни по другому пути, свидетельствует о ее нравственной силе и художественном мастерстве. Ведь отвергнув возможные традиционные решения, подсказываемые обстановкой эпизода, автор придает этой сцене поистине удивительную моральную силу. Хитклиф, застающий Кэтрин при смерти, беспощаден к ней, нравственно беспощаден; вместо слов утешения он с жестокой откровенностью высказывает умирающей свою оценку ее поступков:
«— Ты даешь мне понять, какой ты была жестокой — жестокой и лживой. Почему ты мной пренебрегла?! Почему ты предала свое собственное сердце, Кэти? У меня нет слов утешенья. Ты это заслужила. Ты сама убила себя. Да, ты можешь целовать меня, и плакать, и вымогать у меня поцелуи и слезы: в них твоя гибель... твой приговор. Ты меня любила — так какое же ты имела право оставить меня? Какое право — ответь! Ради твоей жалкой склонности к Линтону! Когда бедствия, и унижения, и смерть — все, что могут послать бог и дьявол,— ничто не в силах было разлучить нас, ты сделала это сама по доброй воле. Не я разбил твое сердце — его разбила ты; и разбив его, разбила и мое. Тем хуже для меня, что я крепкий. Разве я могу жить? Какая эго будет жизнь, когда тебя... О боже! Хотела бы ты жить, когда твоя душа в могиле?»
По своей жестокой бескомпромиссности этот отрывок знает мало равных во всей мировой литературе. Вместе с тем найдется немного равных ему и по силе эмоционального воздействия. Дело в том, что жестокость носит здесь не неврастенический, не садистский и не романтический характер. Отношения между Кэтрин и Хитклифом, отражающие стремление к большей человечности и к большей нравственной глубине, чем способны вместить моральные нормы мира линтонов и и эрншо, должны пройти через испытание, которому подвергает их здесь Хитклиф. Всякая полуправда, всякая попытка обойти жгучие вопросы, о которых идет речь, или смягчить их остроту, испортила бы все дело, была бы недостойна героев книги. Хитклиф знает, что одно и только одно может дать душевный покой Кэтрин, которую уже никакими силами нельзя спасти от смерти: полное и до конца честное осознание сущности связывающих их уз, принятие как этих уз, так и всего, что стоит за ними. Ни уговоры, ни сделка с совестью не дали бы надежды на душевное успокоение. Любое такое проявление слабости было бы унизительно для достоинства обоих, означало бы, что их жизнь прожита напрасно и что на пороге смерти ничего нельзя изменить. Хитклиф и Кэтрин, которая не желает быть похороненной среди Линтонов, под сводами церкви, и отвергает утешения христианства, сознают, что их отношения важнее самой смерти.