Даже если бы роман «Грозовой перевал» заканчивался этой частью, он все равно вошел бы в сокровищницу выдающихся произведений литературы. Но в этом случае он производил бы тягостное и гнетущее впечатление; в нем настойчиво звучала бы мысль, что человек неизбежно запутывается в им же самим сплетенных сетях; ограниченный и благодушный мирок Мызы Скворцов стал бы казаться читателю тихой гаванью, в которой можно спастись от трагического и ужасного быта Хитклифа; сам роман свелся бы к ложному противопоставлению Мызы Скворцов и Грозового перевала, подобно тому как в «Оливере Твисте» подлинный жизненный контраст подменяется фальшивым противопоставлением мира Браунлоу и Феджина. Но «Грозовой перевал», это удивительное и поистине гениальное произведение искусства, не обрывается на мрачной ноте. Последнее слово о Хитклифе еще не сказано.
В тот миг, когда Хитклиф достигает своего наивысшего и зловещего торжества, в нем намечается внутренняя перемена.
«— Не жалкое ли это завершение, скажи! — заметил он, поразмыслив минуту о той сцене, которой только что был свидетелем.— Не глупейший ли исход моих отчаянных страданий? Я раздобыл рычаги и мотыги, чтоб разрушить два дома, и упражнял свои способности, готовясь к Геркулесову ТРУДУ! И когда все готово и все в моей власти, я убеждаюсь, что у меня пропала охота сбросить обе крыши со стропил. Старые мои враги не смогли меня одолеть. Теперь бы в пору выместить обиду на их детях. Это в моих силах, и никто не может помешать мне. Но что пользы в том? Мне не хочется наносить удар; не к чему утруждать себя и подымать руку. Послушать меня, так выходит, что я хлопотал все время только затем, чтобы в конце концов явить замечательное великодушие. Но это далеко не так: я просто утратил способность наслаждаться разрушением — а я слишком ленив, чтоб разрушать впустую.
Нелли, близится странная перемена: на мне уже лежит ее тень...»
Далее Хитклиф говорит о Кэти и Гэртоне, который «казался не живым существом, а олицетворением моей молодости... Гэртон, самый вид его, был для меня призраком моей бессмертной любви, моих бешеных усилий добиться своих прав; призраком моего унижения и гордости моей, моего счастья и моей тоски...» Когда Нелли спрашивает: «Но что разумели вы под «переменой», мистер Хитклиф?» — он отвечает: «Этого я не знаю, пока она не настала,— сказал он.— Сейчас я только предчувствую ее». Снова вся обстановка, казалось бы, способствует традиционному сюжетному решению: закоренелый злодей в последней главе исправляется и становится на стезю добродетели. И опять-таки Эмилия Бронте отказывается идти избитым путем.