Все действие в романе «Ярмарка тщеславия» происходит на определенном отдалении от нас, потому что между читателем и происходящим постоянно и навязчиво маячит фигура самого Теккерея. Разумеется, никто не станет отрицать, что всякий романист становится между сценой действия его произведения и читателем, направляя в нужную сторону внимание последнего. Но тогда как, скажем, Остин, Эмилия Бронте или Диккенс направляют наше внимание — пусть иногда навязчиво (особенно назойливым кажется присутствие автора на страницах Диккенса) — прежде всего на изображаемый предмет или сцену, то, читая Теккерея, постоянно находишься под впечатлением, что изображаемое само по себе не так уж и важно по сравнению с чем-то другим.
Возьмем, к примеру, самый первый эпизод «Ярмарки тщеславия»— хрестоматийную сцену отъезда Эмилии и Бекки из пансиона для благородных девиц под началом мисс Пинкертон на Чизвикской аллее. В кульминационный момент эпизода Бекки выкидывает преподнесенный ей словарь в ворота сада. Эта сцена написана с большим мастерством и исполнена подлинного драматизма; в одном эпизоде о Бекки сказано больше, чем можно было бы сказать на пятидесяти страницах описания. Но обратите внимание на то, как подает Теккерей кульминационный момент сцены:
«Кривоногий Самбо захлопнул дверцу за своей рыдавшей молодой госпожой и вскочил на запятки.
Стой! — закричала мисс Джемайма, кидаясь к воротам с каким-то свертком.
Это сандвичи, милочка! — сказала она Эмилии.— Ведь вы еще успеете проголодаться. А вам, Бекки... Бекки Шарп, вот книга, которую моя сестра, то есть я... ну, словом... Словарь Джонсона. Вы не можете уехать от нас без Словаря. Прощайте! Трогай, кучер! Благослови вас бог!
И доброе создание вернулось в садик, обуреваемое волнением.
Но что это? Едва лошади тронули с места, как мисс Шарп высунула из кареты свое бледное лицо и [буквально] швырнула книгу в ворота.
Джемайма чуть не упала в обморок от ужаса.
Что такое... Вот уж точно!..— воскликнула она.— Какая дерзкая...
Волнение помешало ей кончить и ту и другую фразу. Карета покатила...»