«Не велика хитрость быть женой помещика,— думала Ребекка.— Пожалуй, и я была бы хорошей женщиной, имея пять тысяч фунтов в год. И я могла бы возиться в детской и считать абрикосы на шпалерах. И я могла бы поливать растения в оранжереях и обрывать сухие листья на герани. Я расспрашивала бы старух об их ревматизмах и заказывала бы на полкроны супу для бедных. Подумаешь, какая потеря при пяти-то тысячах в год! Я даже могла бы ездить за десять миль обедать к соседям и одеваться по моде позапрошлого года. Могла бы ходить в церковь и не засыпать во время службы или, наоборот, дремала бы под защитой занавесей, сидя на фамильной скамье и опустив вуаль,— стоило бы только попрактиковаться. Я могла бы со всеми расплачиваться чистоганом — для этого нужно лишь иметь деньги.»
Иными словами, если бы Бекки повезло, она могла бы стать особой вроде госпожи Элтон в «Эмме» с той только разницей, что она несравненно лучше сумела бы использовать благоприятные обстоятельства. Разумеется, она могла бы попытаться стать второй Эмилией. Ведь Эмилия тоже способна быть очень славной женщиной (по критериям викторианской эпохи), имея пять тысяч фунтов годового дохода. Кстати, в конце романа она предстает перед читателем именно в этом счастливом обличье, но происходит так только после того, как всем, даже такому безжизненному персонажу, как старый ветеран Доббин, становится предельно ясно, что значит быть на Ярмарке тщеславия Эмилией.
Нередко высказывается мнение, будто образ Эмилии не удался Теккерею, будто он является слабым звеном в его романе. Происходит это, как мне кажется, потому, что слишком многие читатели хотят видеть в Эмилии положительную героиню, хотя такая роль явно ей не предназначается. Несомненно, как положительная героиня она выглядит совершенно бледно. Несомненно и то, что авторское отношение к ней страдает подчас отсутствием определенности. Если читатель склонен видеть в ней положительную героиню, образ которой не удался: автору, то повинен в этом главным образом сам Теккерей: маловероятно, чтобы авторские высказывания о несчастной и нежной, обманутой Эмилии в первой части романа таили в себе глубокую иронию. И все же, если мы слишком многого ожидаем от Эмилии, то всю вину за это нельзя возлагать на одного только Теккерея. Уже в первой главе нас должен был бы насторожить тон фразы: «Из двадцати четырех товарок у Эмилии было двенадцать близких, закадычных подруг», а добравшись до главы XII, нам пора было бы уразуметь, чтоЭмилию не следует принимать со слепым одобрением.