Не так уж много, кстати сказать, нам известно и о самой Бекки. Мы можем только догадываться, счастлива она или нет, гложут ли ее сомнения и угрызения совести, и если да, то какие, какого рода эмоции толкают ее на тот или иной поступок. Нам не дано знать, какие чувства она питает к Родону, а ее бессердечное равнодушие к своему собственному ребенку представляется нам не совсем убедительным. Как мы уже отметили, она показана как бы издалека, со стороны. И тем не менее Бекки поражает своей реальностью, жизненностью. Ведь недаром ее образ вошел в сокровищницу самых выдающихся образов мировой литературы. Как достиг этого Теккерей? Прежде всего, мне кажется, благодаря тому, что он с большой точностью и знанием дела поместил своих персонажей в конкретную социальную ситуацию. Пусть нам не так уж много сообщается о том, что чувствует Бекки, но зато мы точно знаем, в каких обстоятельствах она находится. Нам известно, какими финансовыми и социальными отношениями (в самом широком смысле слова) связана она с каждым из персонажей. Известен нам и руководящий принцип ее поведения — быть хозяйкой своей собственной жизни.
Вот почему ни недостаточность психологических мотивировок, ни пробелы в анализе, ни многочисленные неясности в трактовке ее образа не имеют большого значения. Более того, в известном смысле эти недостатки оборачиваются достоинствами, ибо в большинстве романов такого рода психологический анализ влечет за собой уход из реальности в область абстракций, приводит к умозрительности в построении характера и отвлекает внимание от реального содержания поступков персонажа—в силу того, что в центре внимания оказываются внутренние побуждения этого персонажа. В определенном и немаловажном смысле мы знаем о Бекки больше, чем, скажем, о герое Пруста. Подобно Оливеру Твисту и Джини Дине, это фигура символическая. Хотя она наделена индивидуальным своеобразием, значение ее как литературного типа выходит далеко за рамки этого своеобразия.
Некоторые литературоведы расценивают подобного рода типичность как художественную слабость. Указать, что тот или иной персонаж является типом, равносильно, по мнению этих литературоведов, выявлению художественного просчета со стороны автора, его неумения придать своим персонажам индивидуальный характер. В действительности же литературные персонажи, не наделенные типическими чертами, не могут представлять художественного интереса. Если бы Гамлет был человеком, замкнувшимся в своем одиночестве, существом, душевный мир которого не был бы ни в чем похож на душевный мир других людей, неврастеником, утратившим контакт с обычным человеческим существованием, с нормами человеческих взаимоотношений, его образ не был бы великим достижением искусства. Более того, типичность Гамлета ничуть не уменьшает его индивидуального своеобразия. Шекспир отдавал себе полный отчет в этом, изобразив его меланхоликом,— елизаветинской театральной аудитории был хорошо известен и интересен такой характер.